Тана лежит среди многих земляных валов и рвов, тянущихся на пространстве примерно десяти миль (там, где некогда была древняя Тана),[424] и большое количество птиц обычно скрывается в этих заброшенных валах и рвах. Одним словом, вокруг стен Таны и внутри рвов было столько куропаток и дроф, что все эти места казались [птичьими] дворами каких-нибудь добрых фермеров. Местные мальчишки ловили этих птиц и продавали их по аспру[425] за пару, что по-нашему равно восьми багатинам[426] за одну птицу.
В то время жил в Тане некий брат Термо, францисканец. При помощи сети он устроил из двух обручей один большой обруч и укрепил в земле за городской стеной изогнутый кол. Таким образом, он ловил от десяти до двадцати птиц сразу. От их продажи он набрал столько денег, что купил на них черкесского мальчика, которому дал прозвище «Куропатка» и сделал его монахом. Кроме того, если в городе ночью оставляли окна открытыми, а внутри был свет, то иногда птицы влетали даже в дома.
Что же касается оленей и других диких животных, то можно представить себе, сколь много их было, но они не подходили близко к Тане, оставаясь на равнине, где обитали татары.
§ 21. Если попытаться установить приблизительно общую численность [татар, пришедших тогда к Тане], то окажется, что их было весьма много. Так, в одном только месте, называемом Бозагаз,[427] где была одна моя тоня [произошло следующее]. После того как сошел лед, я отправился туда на лодке, а это место расположено примерно в сорока милях от Таны. Тамошние рыбаки рассказали, что за зиму они наловили и засолили много морены и заготовили много икры; когда же этот народ частично побывал там, то оказалось, что взята вся рыба — как соленая, так и несоленая (там были и такие сорта, которые у нас не употребляются в пищу), вплоть до голов, и похищена вся икра, и начисто забрана вся соль (она здесь крупная, как соль с Ивисы)[428] — до того, что, ко всеобщему удивлению, не осталось на месте ни крупицы. Они унесли доски от бочек, вероятно для того, чтобы приспособить их к своим телегам. Они разломали три мельницы для размола соли, так как в них внутри имелись железные стерженьки, которые они взяли.
То же самое, что причинили мне, постигло решительно всех, даже Дзуана да Балле, который, как и я, имел тоню. Узнав, что приближается тот самый царевич, он велел вырыть большую яму и сложить туда до тридцати тачек икры; затем приказал забросать яму землей, а сверху — чтобы не было заметно — поджечь дрова. Однако они [татары] обнаружили маскировку и не оставили ему ровно ничего.
§ 22. У этого народа в употреблении бесчисленные повозки на двух колесах, повыше наших. Они устланы [сверху] камышовыми циновками и покрыты одни войлоком, другие сукнами, если принадлежат именитым людям. На некоторых повозках помещаются дома, которые они строят следующим образом: берут деревянный обруч, диаметром в полтора шага, и на нем устанавливают несколько полуобручей, пересекающихся в центре; промежутки застилают камышовыми циновками, которые покрывают либо войлоком, либо сукнами, в зависимости от достатка. Когда они хотят остановиться на привал, они снимают эти дома с повозок и живут в них.[429]
§ 23. Спустя два дня после того, как царевич удалился, явились ко мне несколько жителей Таны и сказали, чтобы я шел на стену, что там какой-то татарин желает говорить со мной. Я отправился туда, и он сообщил мне, что тут поблизости находится некто Эдельмуг, родственник царевича, и что он — если это будет мне угодно — охотно вошел бы в город и стал бы моим кунаком,[430] иначе — гостем. Я спросил разрешения на это у консула и, получив его, пошел к воротам и провел его внутрь вместе с троими его спутниками [ворота все еще держали на запоре]. Я привел его к себе в дом и всячески оказал ему честь, особенно вином, которое ему очень понравилось. Одним словом, он пробыл у меня два дня. Собираясь уходить, он сказал, что желал бы, чтобы я отправился вместе с ним, что он стал моим братом и что везде, где он будет рядом, я смогу путешествовать в полной безопасности. Он сказал еще кое-что об этом купцам, из которых не было ни одного, кто бы не подивился его словам.
Я же решил пойти с ним и взял двоих татар из местных городских; они пошли пешком, а я — верхом на лошади. Мы выехали из города в три часа дня; он был мертвецки пьян,[431] потому что пил до того, что кровь хлынула у него из носа. Когда я говорил ему, чтобы он так не напивался, он делал какие-то обезьяньи жесты, приговаривая: «Дай же мне напиться, где я еще смогу это добыть!».
424
Барбаро отмечает, что вокруг Таны много холмов или пригорков, мелких возвышенностей (monticelli de terreno) и рвов; он объясняет, что некогда здесь была «древняя Тана» (la Tana antiqua»). По точным данным археологии, античный Танаис при устье Дона, наиболее удаленный к северу пункт Боспорского царства, лежал на северном рукаве или протоке донской дельты у самой реки, на правом ее берегу (теперь этот обмелевший рукав Дона именуется Мертвым или Гнилым Донцом). Здесь, на возвышенном берегу, находится Недвиговское городище — остатки боспорского города Танаиса, который существовал с III-II вв. до н. э. по IV в. н. э. Местонахождение античного Танаиса около хутора Недвиговки установлено еще И. А. Стемпковским, одним из старейших русских археологов, в 1829 г. и остается бесспорным до сих пор. См. об этом в работах археологов-античников:
425
Аспр, aspro (от греческого слова ασπρος — белый) — серебряная монета, ходившая в Северном Причерноморье (Каффа, Тана) и в Трапезунде. Пеголотти в части, касающейся Таны, сообщает, что в Тане употребляют соммы и серебряные аспры. Сомм — слиток серебра (verga d'argento), который может быть отдан на монетный двор (zecca) и должен весить 45 saggi (saggio = 1/6 унции). Из сомма чеканили в Тане 202 аспра, но на руки давали только 190, удерживая в пользу цекки 12 аспров.
426
Багаттин (bagattino) — в Венеции народное название малого денария, мелкой серебряной монеты. Барбаро переводит аспр на багаттины: в аспре 8 багаттинов.
427
Это название — Бозагаз — с объяснением, что оно значит «серое дерево», уже упоминалось в § 15, где говорилось, что Бозагаз находится на берегу Дона. Здесь выясняется, что это местность, где располагались рыбные ловли — «пескьеры» — итальянских купцов, где жили рыбаки, занимавшиеся ловлей и засолкой рыбы, приготовлением и упаковкой икры. У Барбаро и у других итальянцев (он называет, например, имя Дзуана да Валле) были свои участки реки для рыбного промысла.
428
Gieviza — один из Балерских островов на Средиземном море (Iviza, Ивиса), известный добычей соли. О соли с острова Ивисы (sale d'Ieviza) говорится в «Практике» Пеголотти (
429
Сходное с этим описание татарских «домов» — шатров, крытых войлоком или сукном, — Барбаро помещает и во вторую часть своего сочинения «Путешествие в Персию» (Persia, р. 56r;
430
В рукописи — «mio conato», что в издании 1543 г. переделано в «cognato». Следует «conato» изменить на «сопасо», т. е. кунак, приятель.
431
О пьянстве одного из монгольских правителей Барбаро писал в «Путешествии в Персию». Этот правитель, по имени Туменби (Барбаро тут же поясняет, что это значит «начальник десятитысячного войска»), проводил жизнь в беспрерывном пьянстве (la vita del qual... cra un continue star in bevarie, et beveva vino di mele) (Persia, p. 56 v).