Бригелла рассмеялась. Не так, как обыкновенно смеются на сцене, неестественно громко, широко раскрывая рот. Самым обычным смехом, негромким и мелодичным.
— Ох, Красотка! Ты в самом деле думаешь, будто Вера Вариола решит, что твоя жалкая паленая шкура стоит пары гульденов из ее кошелька? Сундуки фон Друденхаусов давно прохудились, с некоторых пор там больше изгрызенных мышами гобеленов, напоминающих им о славных временах, чем монет. Впрочем… Нет, я не стану отдавать тебя Вере. Приберегу для себя. И для монсеньора Цинтанаккара. Мы втроем славно проведем время… Выше нос, подруга! Ты на пороге к ощущениям, которые навеки изменят твою жизнь — ну, по крайней мере, ту ее часть, что осталась впереди…
Она меня ненавидит, вдруг поняла Барбаросса. Не так, как ненавидят друг дружку все броккенбургские суки, мечтающие сплясать на чужих костях. Ненавидит на особенный манер, страстно, до умопомрачения. Это чувствуется в дрожи ее пальцев, играющих то со своим клитором, то с веревкой. В прищуре ее глаз под маской.
Барбаросса отчаянным рывком попыталась пробудить онемевшее тело. Чувствительность возвращалась, хоть и не особенно быстро — она уже ощущала пощипывание во всем теле, будто ее со всех сторон грызли злые лесные муравьи. Но силы еще не было. Мышцы вяло ворочались под кожей, суставы скрипели, в ушах все еще паскудным образом звенело. Даже если ей удастся отыскать достаточно сил для одного рывка, она не сможет даже подняться на ноги — зашатается и тотчас рухнет, не получив ни одной оплеухи от Бригеллы. Недолгий же будет бой…
Барбаросса зашарила взглядом по полу, пытаясь обнаружить хоть какое-то оружие, но взгляд этот натыкался лишь на груды ветоши, оторванные с ее собственного дублета пуговицы, давно опустошенные бутылки и прочий хлам, оставшийся здесь не то от незадачливого демонолога, не то от бродяг. Пустая бутылка тоже может быть оружием, и весьма грозным, она сама в свое время расколотила не одну дюжину о головы товарок, но… Барбаросса стиснула зубы, ощущая желание заворчать по-собачьи. Бригелла недостаточно тупа, чтобы позволить ей нанести удар. Она стоит наготове, напряженная, как дуэлянтка, только и ждет повода вновь угостить ее сапогом…
Не выйдет, сестрица Барби. В этот раз твои хитрости не спасут твою шкуру. Можешь молить, можешь ерзать, можешь заливаться слезами — твоя песенка спета, подходит к концу последний твой так и не сочиненный хренов миннезанг…
— В мире нет ничего более отвратительного, чем ведьма, рыдающая от жалости к себе.
Будь тело покорно ей, она бы вздрогнула. Но смогла лишь дернуть головой.
Что?
— Прежде чем наступила эпоха Оффентурена, в Друденхаусе сожгли сотни ведьм. И пусть в большинстве своем это были никчемные шарлатанки, знахарки и путаны, не способные вызвать даже дождя, они и то держались мужественнее тебя. Знай, мне в самом деле отвратительно за тобой наблюдать.
Какого хера? Бригелла молчала, ее пальцы с удивительной сноровкой свивали петли узла, которым предстояло обхватить ее руки. Да и не ее это был голос. Куда более… Сухой, подумала Барбаросса, сухой и тонкий, как будто бы принадлежащий существу куда меньших размеров. Может, это какой-то мелкий адский дух явился, чтобы позубоскалить над ней — многие духи обожают наблюдать за мучениями ведьм. Он просто пристроится где-нибудь у окна и, невидимый, будет наяривать свой хер, наблюдая за тем, как она орет и корчится от боли. Черт, необычайно мило…
— Не льсти себе, я не собираюсь дрочить на тебя, никчемная чертовка. Даже если бы имел, чем. Выпотрошенная свинья и то будет симпатичнее тебя… Живо втяни сопли и слушай меня внимательно. Ты была плохой девочкой в этом году, но я подарю тебе шанс на спасение. Один-единственный шанс, поняла?
Бригелла ни на миг не изменилась в лице, деловито продолжая вить свою нить. Она не слышала, вдруг поняла Барбаросса. Этот голос, отчетливый и явный, каким-то образом обходил ее стороной, касаясь только ее ушей. Возможно, какая-то адская сила балуется с акустикой, искажая воздушные колебания, изгибая пространство и…
Взгляд Барбароссы, растерянно скачущий по комнате, точно птица с перебитой лапой, случайно коснулся стоящего у стены мешка. Коснулся, отскочил, снова приник, оббежал кругом…
Ну конечно. Крохотным существам в банке нет нужды полоскать воздух в легких. У них и легких-то обычно нет, не считая пары крошечных рудиментарных листков… Они общаются на магической волне, через колебания магического эфира. Это гомункул!
— Нет, — буркнул голос, не скрывая презрения, — Это Болос из Мендеса, египетский алхимик и философ. Мою разодранную жопу коптят на угольях черти, так что я решил из скуки заглянуть в твой мир. И обнаружил истекающую соплями ведьму, упоенно занимающуюся самобичеванием.
Должно быть, он использует какую-то волну магического спектра, которую слышит она, но не слышит Бригелла, лихорадочно подумала Барбаросса. Черт, Котейшество и не говорила, что гомункулы способны на это. Впрочем… Не так-то и часто она расспрашивала Котти о том, что умеют эти мелкие ублюдки… До недавнего времени ей вообще было похер на это отродье.
— Обычно я не лезу в склоки между ведьмами, но, если не ошибаюсь, эта сука в маске служанки[2] собирается связать тебя и хорошенько поразвлечься. Даже если она самая отчаянная садистка в Броккенбурге, поверь мне, все ее потуги будут бледной тенью на фоне тех ощущений, что дарует тебе запертый в твоем теле Цинтанаккар. Опасность в другом. Если она свяжет тебя, ты станешь беспомощна и не способна использовать оставшееся в твоем распоряжении время. По моим подсчетам, у тебя осталось около минуты или двух. Если тебе нужна моя помощь, самое время сказать об этом.
Маленький сморщенный ублюдок из банки. Понятно, отчего голос показался ей знакомым — она уже слышала его. Недостаточно давно, чтобы он успел выветриться из памяти. Просто в предыдущий раз он был более тонким, почти детским…
Это она! Она! Страшная ведьма с лицом, похожим на обожженную кочерыжку! Я здесь! У нее в мешке! На помощь! Я хочу домой, к своему хозяину, господину фон Леебу! Эта воровка похитила меня! Зовите стражу!..
Мелкий пидор, стоящий в услужении старикашки. Тот самый, из-за которого она оказалась втянута в эту историю, смердящую как дохлая корова на солнцепеке. Барбаросса ощутила покалывание в онемевших мышцах спины и бедер. Он преспокойно наблюдал, как она заколачивает гвозди в собственный гроб, не делая попытки помешать, потирая свои крохотные лапки, а теперь, надо думать, с удовольствием созерцает как его обидчицу, незадачливую похитительницу, отдадут на расправу демону. Но удовольствие было бы неполным, если бы эта маленькая гнида не позлорадствовала бы…
— Я видел многих жалких созданий в Броккенбурге, но еще ни разу — столь тупых и никчемных! — голос потяжелел от сдерживаемой досады, — Говорю же, у тебя осталось мало времени. Не разевай пасть, если хочешь ответить — сука в маске услышит. Просто думай в ответ.
Чтоб тебя пялили огненными херами сто сорок демонов Преисподней, подумала в ответ Барбаросса, превращая мечущиеся ругательства, обжигающие ее изнутри, в огненные сполохи мыслей, чтоб тебя разорвали, склеили и снова разорвали, чтоб тебя…
— Неплохо, — одобрил гомункул, — О человеке многое можно сказать по тому, как он ругается. Ты обделена воображением, недалека, болезненно самоуверенна, невнимательна, поверхностна, бесталанна, но в тебе есть кое-что, что мне импонирует. Точно жемчужина в куче коровьего дерьма. Твое упорство, ведьма. Может, этим ты и отличаешься от предыдущих шести шлюх — своим звериным упорством. Это немного, но… Скажем так, я готов предоставить тебе шанс.
Так предоставь!
Этот мысленный крик она исторгла даже не рассудком, а всем агонизирующим телом, наблюдая за тем, как Бригелла, посмеиваясь, заканчивает свои приготовления. Лошадиные постромки в ее руках едва не мелькали, сплетаясь разнообразными петлями, беззвучно образовывая путы — и путы эти выглядели чертовски грамотно — их вязала не девчонка, лишь недавно освоившая пяльца, их вязала профессионалка.