— Я…
— Это такой мешочек внутри. Тут, — Бригелла коснулась пальцем живота, — Мягкий, небольшой, похожий на крохотный шелковый ридикюль с кружевной обшивкой. В этом мешочке мы храним самое дорогое, то, что вызревает внутри нашего тела, когда приходит час. То, что от осталось от моего, пришлось вырезать ланцетом. Он лежал на подносе возле меня — груда заскорузлых окровавленных тряпок. А рядом с ним помещалось то, что некогда было внутри. То, что еще не успело превратится в жизнь, было лишь ее заготовкой — несколько сизых и алых комков. Знаешь, что это значит?
Барбаросса промолчала.
Да, подумала она. Догадываюсь. Об этом может догадаться даже такая никчемная ведьма, как я, имеющие паршивые отметки по анатомии и мало сведущая в адских науках.
— Я никогда не смогу зачать ребенка, — тихо произнесла Бригелла, — Даже если кто-то сподобится при помощи чар Флейшкрафта соорудить мне новую матку, она едва ли сможет когда-нибудь выносить плод. Ты лишила меня потомства, Красотка. Лишила меня моих блядских еще не рожденных детей.
— Я не хотела! — оскалилась Барбаросса, — Черт побери, Бри!..
Бригелла больше не улыбалась. Лицо ее там, где его не прикрывало черное лакированное дерево, затвердело, отчего казалось, будто под одной маской она носит другую, из холодного бледного мрамора.
— Неделя в смертной тоске, Красотка. Неделя, которую я провела на вершине горы, разгуливая по парапету, надеясь, что резкий порыв ветра решит мои колебания, отправив в недолгий полет, точно тающую адскую звезду. А когда я немного пришла в себя, найдя силы вернуться в Адский Будуар, на его пороге появилась ты. Ты искала ребенка, Красотка. Помнишь? И не обычного. Тебе нужен был мертвый ребенок. Мертвый.
— Черт! Я же не знала!.. Я…
На бледное лицо Бригеллы вернулась улыбка. Холодная, аккуратная, точно вырезанная резцом по гладкому камню.
— Это уже неважно, Красотка. Давай оставим грустную тему. В ближайшее время твои мысли будут заняты совсем другими вещами. А я постараюсь сделать так, чтобы ты не скучала в перерывах… Несмотря на все размолвки, что у нас были, в скором времени мы с тобой станем очень, очень близки. И у тебя будет возможность ощутить, как много боли иной раз причиняют друг другу самые близкие люди…
Бригелла склонилась над ней, протягивая сплетенные хитрым образом постромки. Барбаросса ощутила исходящий от нее пряный запах тыквенного табака, гашиша, миндального масла и плотоядного садизма.
Да, подумала Барбаросса, пытаясь унять огненных муравьев, грызущих ее правую руку. И будь уверена, подруга, свою порцию ты получишь до по последнего грана…
Начинай, приказала она мысленно.
Начинай, блядь, прямо немедленно.
Гомункул закричал.
Это не было похоже на крик, это было похоже на…
На отзвук молнии, ударившей в водосточную трубу в нескольких кварталах отсюда, подумала Барбаросса. На скрип придавленной котом мыши. На уханье тяжелого камня в ржавую бадью. На дребезжание конских подков. На…
Этот звук был похож на тысячи других звуков, но не был ни одним из них. Гомункул кричал на какой-то особенной частоте, которая почти не резонировала с привычными человеческому уху, вызывая возмущение лишь на тех тонких струнах магического эфира, которые доступны далеко не всякому. Но Бригелле они были доступны.
— Во имя адского… — она вдруг обмерла, превратившись в восковую статую, и кожа на ее лице, недавно бывшая мраморной, тоже сделалась восковой, желтоватой, как свечные огарки, которые скупая Гаста собирала в сундуке Малого Замка, — Какого хера?..
Она резко выпрямилась, хватая воздух губами. Постромки в ее руках обвисли, пальцы, которые их сжимали, задрожали. Она походила на человека, которому явился не просто демон — сам архивладыка Белиал в самом страшном своем обличье. Глаза под маской расширились, зрачки задрожали.
— Нет, — прошептала она, уставившись в глухую стену перед собой, украшенную лишь клочьями паутины да чешуйками давно осыпавшейся краски, — Это не можешь быть ты, это…
Секунда изумления растягивалась как пряжа, но Барбаросса знала, что она не станет тянуться бесконечно. Гомункул был прав, в ее распоряжении совсем немного времени. Лежа на полу под ногами у Бригеллы, она была лишена возможности дотянуться до ее горла — уж проще дотянуться рукой до шпиля городского магистрата, стоя ногами на земле — но в этом и не было нужды. Это в фехтовании противники должны занять одинаковую позицию перед тем, как прозвучит сигнал. В тех играх, в которые сызмальства играла сестрица Барби, такими правилами никто себя не утруждал.
Обутая в короткий щегольский сапожек правая нога Бригеллы находилась в двух дюймах от ее лица. Изящный фетровый сапожек, едва прикрывавший щиколотку. Хорошая обувь для легконогой шлюхи, отправляющейся кутить всю ночь напролет или танцевать на балу — но чертовски неудачная для драки. Барбаросса впилась в нее зубами.
Она надеялась перекусить ахиллесово сухожилие, но не рассчитала сил — зубы с хрустом прокусили чулок и кожу, но соскользнули, оставив на щиколотке рваную рану. Кровь Бригеллы на вкус походила на выдохшееся вино с сурьмой — кислая, отдающая камфорой, жидкая. Но она вдохнула в Барбароссу больше сил, чем самое адское пойло из «Хексенкесселя».
Бригелла взвыла от боли, попытавшись пнуть ее в голову. Барбаросса перехватила носок сапожка левой рукой и стиснула мертвой хваткой, прижав к подбородку, пока правая слепо шарила по полу, пытаясь нащупать давно присмотренную бутылку. Пальцы коснулись горлышка не сразу, на какой-то миг ей казалось, что Бригелла вырвется — удерживать ее ногу было не проще, чем сноровистого жеребца, на которого впервые водрузили седло. Ей нужно всего полсекунды, не больше, всего половина жалкой секундочки, чтобы… Пальцы беззвучно коснулись бутылочного горлышка. Онемевшие, слабые, они скользили по нему, не в силах уцепиться, едва не срываясь.
Владыка Абигор, дай сил ничтожнейшей из твоих ведьм, не оставь сестрицу Барби в беде и, клянусь, я обеспечу тебя почетом, сколько бы дней мне ни осталось коптить блядское небо над этим трижды проклятым городом…
Бригелла хлестнула ее постромками поперек лица. Будь замах сильнее, удар вышел бы отменным, оглушив ее лучше чем иной кистень. Кнут — чертовски опасное оружие в умелых руках и тот, кто овладел им, стоит трех сук с ножами. По счастью, Бригелла куда чаще упражнялась с рапирой, чем с презренным оружием улиц, бывшим в ходу среди школярок. Это ее и подвело. Удар лишь ожег Барбароссе висок, содрав кожу, но не заставив отказаться от своей попытки. Барбаросса застонала от напряжения, вывернулась всем телом, и наконец ухватила скрюченными пальцами бутылочное горлышко. Чертова бутылка словно весила не жалкую унцию, а пять полновесных пфундов, но все же подчинилась, взмывая в воздух. Бригелла рефлекторно прикрыла грудь руками, защищаясь, но она неверно рассчитала траекторию. Оружие, оказавшееся в руке Барбароссы, метило не в нее — оно врезалось в пол.
Хвала неизвестному стеклодуву, бутылка не лопнула в ее руке, превратившись в горсть бесполезных осколков, лишь сбросила с приятным уху звоном лишние чешуйки, распустившись изумрудной розой с неровным бритвенно-острым краем. Эту розу она, коротко выдохнув, вогнала Бригелле в промежность.
Слабая боль рождает крик. Сильная боль любит тишину. Так учила ее когда-то Каррион на своих занятиях, когда она, излупленная до полусмерти, валилась на пол фехтовального зала, ощущая, что спина и бока превратились в одну большую хлюпающую кровью и сукровицей рану. Когда боли по-настоящему много, человек не кричит, у него не остается сил на крик, лишь задыхается, глотая воздух.
Должно быть, это мгновенье подарило Бригелле чертовски много боли — она не закричала, но изогнулась, всхлипнув, сапожок, стиснутый рукой Барбароссы, задрожал, будто плоть в нем, секунду назад напряженная до предела, обмякла, став полужидкой. Выронив постромки, она прижала руки к промежности, превратившееся в месиво из разорванного влажного шелка.
Барбаросса ударила еще раз — под колено. Снова в промежность. В живот. Бригелла покачивалась на ногах, не в силах ни отойти, ни упасть, изумрудная роза, входила в нее раз за разом, рассыпая осколки, выплескивая на пол все новые и новые порции крови из ее расползающейся промежности и искромсанного живота. Она пыталась прикрыться, хоть в этом и не было уже смысла, но рука ее двигалась вяло и слабо, будто во сне, тело дрожало, медленно оседая на слабеющих коленях.