Убрал всё на место. Подошёл к окну, отодвинул тюль. Комната находилась этаже на пятом-шестом. Отсюда открывался прекрасный вид на широкую улицу и на такие же высокие дома, украшенные лепниной. По дороге неспешно катили машины. Некоторые — словно годов из двадцатых, а иные — так и вообще, скорее самоходные кареты, чем автомобили. Двигались они почти бесшумно, за многими тянулся шлейф пара. В безоблачном небе, над шпилем колокольни огромного собора проплывал дирижабль. Чем больше я смотрел на всё это, тем больше от удивления отвисала моя нижняя челюсть. На мой привычный мир это не походило никаким боком.
На фронтоне здания, стоящего напротив, висел огромный циферблат часов. Стрелки сошлись на двенадцати, и тяжёлый, но мелодичный, звон полетел над городом.
Наверное, до вечера стоял бы у окна, разинув рот, но тут в дверь постучали. Я чуть не подскочил от неожиданности, обернулся. Высокие створки открылись, впуская в комнату поток света, а вместе с ним — человека, облачённого в зелёную ливрею. Надменное и худое лицо его мне показалось знакомым, словно видел его когда-то, но когда и где — не помнил. Прям, дежавю какое-то.
Я стоял, не зная, что и предпринять. Что делать, что говорить — непонятно. Чувствовал себя не в своей тарелке, словно меня и быть тут не должно.
— Молодой господин уже проснулся? — важно произнёс мужчина. — К вам Василий Дмитриевич пожаловал. Не советую заставлять вашего дядю ждать.
— Да, — проговорил я растерянно, — я сейчас… только это…
Почему ко мне так обращаются? Что за дядя? На лбу выступил пот. Я серьёзно занервничал. Шутка ли: оказаться совсем другим человеком, да ещё и в незнакомой обстановке. Я вообще ничего не знал! Не знал, кто я такой, не знал, что это за люди и что за место. И при этом надо куда-то идти, с кем-то встречаться и разговаривать.
Мужчина окинул меня каким-то высокомерным взглядом, не слишком соответствующим положению слуги (если, конечно, это был слуга), и удалился, закрыв дверь. Я вздохнул с облегчением.
«Так, старлей, а ну собрался! — приказал я себе. — Главное, без суеты. Подумаешь, проблема». Пока надевал жилетку, сюртук и ботинки, пока приглаживал растрёпанные волосы, в голове спешно зрел план. И план этот, когда созрел, оказался на удивление прост: смотреть, слушать и запоминать абсолютно всё. И главное, молчать! Что ж, поглядим, что за дядя такой, и что он мне полезного сообщит.
Выйдя из спальни, я попал в смежную комнату, ещё более просторную и роскошную. Тут стояли рояль, пара скульптур, сервант с фарфоровым и хрустальным сервизами. Правда, разглядывать это великолепие было некогда — меня ждали, да и таращиться по сторонам, словно ты тут первый раз, пожалуй, не стоило. Навстречу шли две женщины в одинаковых голубых платьях и белых передниках. Одна — постарше, немного полноватая, другая — молодая, высокая и стройная с чёрными волосами, забранными в пучок на затылке, и строгим лицом, показавшимся мне довольно симпатичным.
«Так, сделать вид, что я тут свой», — напомнил я себе и постарался принять именно такой вид. Уж не знаю, получилось ли, но обе женщины поклонились мне и пожелали доброго утра, не забыв обозвать меня «господином».
— Доброе, — буркнул я, растерявшись от такого подобострастного отношения.
В следующей комнате уже ждал накрытый белоснежной скатертью стол. Какой-то парнишка, одетый в зелёную ливрею, тоже поклонился и пожелал мне доброго утра. За столом сидел мужчина в длиннополом (как и у меня) сюртуке бордового цвета. В пальцах, украшенных золотыми перстнями, он сжимал набалдашник трости. Причёска и усы буквально лоснились от лака. В другой руке мужчина держал чашку с горячим чаем. Но что больше всего меня поразило в облике гостя — это позолоченный монокуляр, находящийся на месте левого глаза.
И снова — дежавю. Мужчина вместе с его монокуляром казался мне до ужаса знакомым, но где именно видел этого товарища — я был без понятия.
Наверное, следовало поприветствовать своего родственника, но как тут принято это делать, я не знал, а потому стоял как вкопанный, соображая, что сказать, и вероятно, выглядел ужасно глупо. Дядя хмыкнул, увидев моё замешательство. Поставил чашку на стол.
— Ну что, проснулся, племянничек? — прозвучало это несколько грубовато, как мне показалось. — Чего помятый такой? Ночка весёлая была? До обеда дрых как убитый. Понимаю: совершеннолетие отпраздновать — дело святое. Небось голова трещит?
Я кивнул:
— Есть немного.
— Чего стоишь-то, как неродной, садись давай, вон пусть тебе Катрин чаю нальёт. Почаёвничаем на дорожку.