Меня определённо прогоняли вон. Хотелось понять, что такого серьёзного натворил Михаил, за что его лишили дома и поддержки семьи. Не слишком-то вовремя я оказался в его теле. Оказался бы пораньше, глядишь, и всё сложилось бы иначе. Ну или по крайней мере, подготовился бы к будущему. А теперь придётся по ходу дела разбираться.
Я решил попробовать как-нибудь ненавязчиво узнать причину моего нынешнего положения.
— Постараюсь, — ответил я. — Может, в будущем из меня больший толк выйдет. Вот только понять не могу: почему так вышло? Почему у меня судьба такая?
Дядя посмотрел на меня с удивлением. Похоже, прежде Михаил не слишком часто задавался такими вопросами.
— Кто может сказать, почему всё складывается так или иначе? — ответил он серьёзно и как-то слишком уж мрачно. — По большому счёту, вины нет твоей в том, что так получилось. Не твоя вина, что родился немощным, и выходит не по твоей вине тебя отлучили от семьи. Но сам знаешь, таков обычай: не может немощный носить фамилию рода и по достижении совершеннолетия должен покинуть дом. Не мы его придумали. Твоя вина в другом, Миша. Ты ведь знал всё. Знал, что тебе предстоит, и всё равно жил на широкую ногу, дедовские деньги транжирил, о будущем не думал. Тысячу раз тебя ведь матушка увещевала, чтоб остепенился, чтоб за ум взялся. Глядишь, иначе сложилось бы всё, на службу определили какую. Кто знает… — дядя задумчиво посмотрел в окно. — А теперь чего спрашивать-то? Раньше надо было такими вопросами задаваться.
Вот оно как оказалось! Занесло меня, выходит, в тело, по словам дяди, немощного и притом совершенно бестолкового отпрыска какого-то знатного семейства. И занесло как раз в тот самый день, когда его выгоняли взашей. Такое положение дел немного расстроило, но унывать я не стал: теперь-то уж Михаил в надёжных руках. Я-то спуску этому щёголю не дам, сделаю человеком. А как иначе? Жизнью я не избалован, привык пахать, как конь. Как-никак, с восемнадцати лет в армии, в танковых войсках — не лыком шит, как говорится. «Разжаловали тебя, выходит, старлей, — усмехнулся я про себя, — придётся опять с нуля подниматься».
Автомобиль проехал огромные узорчатые ворота и затормозил.
— Вот и всё, — сказал дядя, — прощай, племянничек, и не поминай лихом. Теперь ты сам по себе.
Я вышел, водитель достал из багажника саквояж и вручил мне. Я огляделся. В воротах у опустившегося за нами шлагбаума стояли двое в синей полицейской форме. По ту сторону высокой кованой ограды зеленел парк, скрывавший от посторонних взглядов богатые кварталы. А здесь город оказался совсем другим. Двух и трёхэтажные здания теснились вдоль узкой дороги, покрытой старым, потрескавшимся асфальтом. Дома выглядели по-простому, роскошью тут даже и не пахло. Да и одежда прохожих была значительно скромнее: отсутствовали та пестрота, те лоск и шик, с которым одевались люди за воротами. Оттенки преобладали приглушённые, а среди шляп и цилиндров всё чаще мелькали кепки, какие у нас назывались восьмиклинками и какие были модны годах в двадцатых-тридцатых прошлого века.
Лимузин дяди развернулся и, выпустив на прощанье клубы белого пара, скрылся за воротами, а я остался один посреди чужого города. Осмотрелся. Головная боль поутихла, а вот давление в грудной клетке не пропадало. Видимо, со здоровьем какие-то проблемы. Когда устроюсь, надо бы посетить врача и выяснить, что за ерунда такая.
Мимо шёл опрятного вида джентльмен в цилиндре. Я поинтересовался, где ближайшая гостиница. Он объяснил. Я надеялся, что имеющихся в кошельке денег хватит, чтобы пару ночей перекантоваться, пока работу не найду. Ещё золотые часы. Зачем они мне теперь? В ломбард их — хоть какие-то средства. «Ладно, придумаем что-нибудь», — решил я, направляясь в сторону гостиницы.
Но едва свернул за ближайший угол, рядом остановилась машина — подержанный тёмно-зелёный седан со спицованными колёсами, кургузым полукруглым капотом и скрипучими тормозами. Двери распахнулись, из них выскочили три амбала в кепках и коротких сюртуках, и я почуял неладное.
— Михаил Барятинский? — спросил высокий. Он был старше остальных, носил усы и вёл себя, как главный.
— А вам чего, собственно? — я оценил обстановку: меня окружили с трёх сторон, и это не сулило ничего хорошего. В прежней жизни я пятнадцать лет занимался тайским боксом, не раз выигрывал соревнования и юношеские, и армейские, но что-то подсказывало, что худощавому юноше, коим я сейчас являлся, будет проблемой тягаться с тремя шкафами. Да и не знал я, насколько тренирован мой новый организм. Но без боя сдаваться тоже не собирался.
— Проедем с нами, мы от матушки твоей, — сказал главный. Говорить он старался дружелюбно, но я-то чувствовал, что таится в его тоне нечто нехорошее. Подобное я за километр чуял. От дяди то же самое исходило.