Егор Фомин
БАРД
Как только курган показался из-за деревьев, Игорь благоговейно прошептал:
— Это он…
— Уверен? — с усмешкой усомнился Владимир, — битую неделю мы колесим по всему Уэльсу, и ничего, а тут, вдруг, ты так уверен.
— Я нутром чую — он!
Между тем, машина выехала на открытое пространство, и курган открылся во всей своей красе. Как и в легенде, окруженный двумя кольцами дольменов — камней, поставленных на манер дверного проема, он ничем другим не выделялся.
Обычный, не очень то высокий бугор, поросший кое-где кустарником на склонах, с начисто лысой верхушкой он мало восхищал Владимира, уставшего от бесконечных поисков. Однако, что действительно впечатляло, так это каменные кольца. Кое-где упавшие, камни в большинстве своем все же стояли, и чувствовалось, простоят долго. Они словно силились сказать что-то, но…
— Ты представляешь, та самая легендарная могила Талесина — величайшего из бардов древнего Уэльса, да это не то слово, да что там… — слова радости от близости цели заплетались на языке Игоря.
Они сидели у костра, рядом с внешним кольцом камней, в ожидании ночи. Владимир не слушал друга.
Потому, что слышал все это уже по несколько раз, потому, что все это неинтересно, особенно при том, что одному народу никогда не понять другого, и еще потому, что уже думал о дороге домой, так как дело они уже сделали, а остались здесь, поскольку справились раньше, чем планировали, и Игорь уговорил задержаться, чтобы исполнить мечту своей жизни. Уже завтра они поедут домой. А дом это дом, во-первых, а во-вторых, дома Светка.
Согласно легенде, тот, кто поднимется на этот, а может быть и другой курган, и проведет на вершине ночь, к утру либо лишится остатков мозгов, либо станет лучшим из бардов, в древнем понимании этого слова, своего мира.
«Блажен, кто верит»: подумал Владимир, провожая взглядом Игоря, нетерпеливо скрывшегося во мраке наступившей ночи. Ночь эта была темная, но на удивление теплая.
Утренние лучи солнца легко разбудили Владимира, а через несколько мгновений из-за камней вышел глубоко опечаленный Игорь.
— Нет на свете человека, несчастнее меня, — простонал он, опережая вопросы, — я был удостоен великой чести. Я чувствую в себе силу, способную создать величайшие песни и стихи, но будь я проклят, если понимаю хоть слово языка, на котором могу творить — древневаллийском!