Но все-таки, что же с Костей? Почему он молчит? Нехорошо, ох, как нехорошо… Правда, там, в Садовом, возле него – дельный и опытный работник, Евстратов, но все же… Человек в положении дяди Пети шутить не будет, он пойдет на все.
Крался тигр в зарослях. Постукивали часы.
А лежать как надоело, господи боже мой! Максим Петрович принимается за очередной кроссворд. Парочку он уже решил, оставив незаполненными всего три слова: тип телескопа, насыщенный водород и угол, измеряющий видимое смещение светила. Эти незаполненные клеточки кроссворда напоминали Максиму Петровичу о недостатке его общего образования, о трудном беспризорном детстве, когда, оставшись круглым сиротою, он, двенадцатилетний Максимка, носился по городу, пронзительно орал: «Эклер-папиросы, Стомболи табачок!» – добывая этим себе средства на скудное пропитание; смертельно боялся милиции и, будучи бессчетное количество раз водворяем ею в детдом, такое же бессчетное количество раз убегал оттуда – от скуки, от учения, сознательно обрекая себя на верный голод, на ночевку в подъездах и асфальтовых котлах, но лишь бы – свобода, лишь бы вольный ветерок в ушах… «Эклер-папиросы!..» Спасибо еще воровать не приучился, спасибо, хороший человек помог стать на ноги, обучил мастерству настройщика, а то так и оказался бы одним из тех вечно враждующих с Уголовным кодексом «любителей вольной жизни», каких не одна сотня прошла через его руки за последние двадцать лет…
Да, конечно, все так… Но вот – «угол, измеряющий видимое смещение светила»? Пустые клеточки. Небось Костя знает, что это за угол за такой. Опять Костя! Тьфу! Максим Петрович углубляется в новый кроссворд.
– Проверочное испытание? Экзамен, конечно. Приманка для ловли рыбы? Вспомогательная буква – н… Ага, блесна! Столица Греции… Афины. Фу, какой легкий кроссвордишко! «Механический гаечный ключ»… А? Девять букв… последняя буква – т. М-м… черт его знает, что это такое! Гаечный ключ… гаечный ключ… Заржавленный, тяжелый, сволочь… с грубо вырубленными инициалами «С. Л.». Впрочем, это к делу не относится, пойдем дальше… Великий русский композитор? Ну, Глинка, конечно. Точно, подходит… Так-с… Рыба семейства карповых? Подумаешь, карповых…
Кроссворд действительно оказался очень легким, нерешенным остался один лишь гаечный ключ. Часы протяжно пробили. Скоро появится Марья Федоровна, велит есть, а есть не хочется… Вот ведь скука-то, это проклятое лежание!
Вчера заходил Муратов, принес папку с делом лохмотовского сельпо. «Ну-ка, – сказал, – погляди от нечего делать, ознакомься». Поглядел. Ознакомился. Дельце так себе, заурядное, каких сотни. Сперва – рядовое мошенничество, произвольная наценка на товары, обсчет покупателей, продажа третьего сорта по цене первого. Затем уже более откровенное запускание рук в магазинную кассу. Неумеренное списывание битого, рассыпанного, утекшего, поточенного мышами. Наконец, полная запутанность и фиктивное ограбление: связанный сторож, грабители в масках, разгром в магазине. Топорная работенка! Собака, ни разу не запнувшись, привела к дому завмага. При обыске изъято два ящика «столичной» (завмаг показал, что вечерами, после закрытия магазина, большой спрос на водку, то и дело стучатся: дай бутылочку! Ну, вот он и давал. С наценкой, конечно – три с полтиной, а то и все четыре), несколько отрезов сукна, шелка, бархата, шерстяные кофточки, нейлоновые рубашки, – в общем, филиал магазина на дому.. Папка с документами – счетами, накладными, всевозможными квитанциями, чеками, ордерами… Все – в хаотическом беспорядке, все предстоит тщательно изучить.
Но вот среди этого хлама – клочок серой оберточной бумаги, грязный, захватанный, с жирными масляными пятнами, – записка без адреса, без подписи, на первый взгляд – как бы пустячок, мелкое звенышко в цепочке жульничества и хитрствования, в цепочке потаенной жизни дрянного человека; однако что-то такое было в этой неопрятной, химическим карандашом наскоро нацарапанной писульке, в этих кривых, корявых строчках, в пестроте различных по цвету букв, из которых одни ярко, глазасто лиловели, выпячивались пренахально, а другие – серенькие, еле видимые, сливающиеся с бумагой, словно бы прятались, невнятно, испуганно бормоча нечто тайное, понятное лишь тому, кто должен был их прочесть, – что-то такое было в этой замызганной записке, что заставило насторожиться и внимательно много раз вглядываться в нее, вдумываться в ее сокровенный смысл.
Максим Петрович потянулся к лежащей на тумбочке возле кровати папке, порывшись в ней, достал записку и еще раз перечитал ее:
«Павл Василч сполучением сего сроч. прими меры приведи все важур отчетност первей всего наличность к 10 числу мая мес. Бардадым велел имеет сведение».
Характер спешности проглядывал во всем – и в пропущенных буквах в имени адресата, и в отсутствии знаков препинания, и в самой пестроте, в пегости письма: видимо, писавший, торопясь, где-то забывал послюнить кончик карандаша, а где-то слюнил больше, чем нужно, так, что фиолетово-черные слова и отдельные буквы выпячивались самым нелепым образом. Преднамеренно или нет – бог его знает, – особенно глазасто чернели слова «сроч.», «наличность» и совершенно дурацкое, непонятное словечко «бардадым».
Записка предупреждала, сигналила тревогу, это было очевидно. Вероятней всего, в ней говорилось о предстоящей ревизии («важур отчетност»), и в этом ровно ничего не было удивительного: в торговом мире редко какая ревизия оказывается неожиданностью, и хоть за час, да тот, кому нужно, узнает о ней и «примет меры». Но вот диковинное словечко «бардадым» таращилось и действительно озадачивало своей таинственной непонятностью. В кучке жалких обычных пестро-фиолетовых и сереньких слов оно выглядело каким-то чучелом гороховым, уродом.
Что это? Фамилия? Нет, конечно. Блатное прозвище? Скорее всего – да.
За годы своей работы в милиции Максим Петрович довольно обстоятельно ознакомился с различными блатными жаргонами, «фенями», как они назывались в уголовном мире, – но ничего похожего на «бардадым» не припоминалось. Так не пустышка же, в самом деле, слово-то? Какой-то ведь смысл скрывается за этими раскатистыми и даже несколько нагловатыми звуками… Обязательно скрывается, и надо его найти во что бы то ни стало! Но каким образом?
Привычка решать кроссворды навела на мысль воспользоваться справочниками и словарями, которые не раз выручали в поисках нужного для заполнения пустых клеточек слова. С этой целью несколько лет назад был куплен толстенный словарь русского языка Ожегова, который прочно занял на этажерке место в ряду книг по криминалистике. Максим Петрович спустил было ноги с кровати, нащупал ими шлепанцы, собираясь пробраться к этажерке, но в эту минуту вошла Марья Федоровна и строго спросила, куда это он собрался.
– Мне бы, Машута, словарик… – попросил Максим Петрович, робея перед женой, которой привык покоряться во всех домашних делах.
– Какой еще там словарик? – строго сказала Марья Федоровна, накрывая чистой салфеткой тумбочку и ставя на нее тарелку бульона, подернутого золотистой пленкой. – Вот покушаешь, тогда и занимайся… Опять, что ли, слово не разгадаешь? – сочувственно спросила она, собирая разбросанные по кровати «Огоньки». – Сколько клеточек? Что за слово? На какую букву?
– Да нет, Машута, – улыбнулся Максим Петрович, – тут другого рода дело…
– Ешь, ешь! – приказала Марья Федоровна. – И так уж с лица весь сошел со своими делами…
Максим Петрович вздохнул и принялся за бульон.
Глава пятьдесят пятая
В словаре Ожегова были «бард», «барда», «баржа», но никакого «бардадыма» не оказалось.
Марья Федоровна, погремев на кухне посудой, вошла и присела на краешек кровати.
– Ну, как? – с интересом спросила она, видимо уже и сама вовлеченная в игру.