– Еще один бродяга, – решил кто-то. – Как Найрн.
– Найрн?
Ему указали на юного арфиста.
– Вот он что угодно сыграет. Все Приграничья исходил и чего только не слышал!
Золотые глаза, блестящие, будто монеты, уставились на Найрна. Под их немигающим, бесстрастным взглядом Найрну стало не по себе: казалось, его мир покачнулся и раздвинулся в стороны, внезапно открыв перед ним такую картину, о существовании коей он и не подозревал. И это ощущение отдалось в памяти странным эхом: второй раз в жизни он всей душой возжелал того, чему даже не знал названия.
Деклан улыбнулся. Найрн тронул струны арфы, приветствуя его без слов. Пожилой бард шагнул к нему и сел на скамью рядом с ним.
– Сыграй же, – попросил Деклан. – Что-нибудь из песен моря.
Найрн покачал головой и наконец-то обрел голос:
– Сначала ты. Слушать меня здесь уже всем надоело – даже мне самому. Сыграй нам что-нибудь свое.
Собравшиеся согласно загудели. Деклан склонил голову и развязал чехол арфы.
Освобожденная от чехла, арфа тут же пустилась в пляс со светом. Неограненные самоцветные камни, глубоко врезанные в дерево ее резонатора и рамы, засверкали в отблесках пламени, будто русалочьи слезы – зеленые, голубые, красные, янтарные. Слушатели зашевелились, изумленно забормотали, но тут же умолкли: арфист заиграл медленную, звучную, изящную балладу. Подобного Найрн не слыхал ни разу в жизни. Мелодия оставила в сердце внезапную острую боль: выходит, на свете есть безбрежный океан музыки, которой он прежде не знал и мог никогда не услышать! Он, бродяга, очаровывавший своими песнями свиней, натерший на пятках мозоли тверже дверных филенок, словно бы углядел вдали роскошный замок – высокие стены, яркие флаги, вьющиеся над величавыми башнями. Несомненно, внутри этих стен такая прекрасная, сложная музыка была привычна, как воздух. Но он-то стоял снаружи, не имея права войти и не зная, какими чарами, каким волшебством проложить себе путь к ней. Не игрой же на волынке!
Баллада подошла к концу. За столами молчали, не сводя взглядов с арфиста.
– Жалко, – наконец выдохнул один из рыбаков, имея в виду принцессу, сбежавшую босиком из замка на тайное свидание со своей истинной любовью, но лишь затем, чтобы найти возлюбленного мертвым в укромной беседке, с обручальным кольцом мужа во впадинке под горлом.
Новая пауза.
– Похоже на ту балладу, что поет моя жена, – заговорил другой. – Только там не про принцессу, а про морскую деву, и муж ее тоже из рожденных в море, а ее истинная любовь – смертный человек, утонувший в волнах и найденный на песке с черной жемчужиной под горлом.
В глазах Деклана вспыхнул прекрасно знакомый Найрну огонек.
– Пожалуйста, – сказал бард, – спой ее для меня.
– О, нет, – запротестовал говоривший, пытаясь укрыться за спинами друзей. – Как я могу? После тебя-то?
– Я спою с тобой, – не задумываясь, предложил Найрн. – Я ее знаю.
«Видал? – безмолвно сказали Деклану взгляды рыбаков, как только Найрн заиграл. – Наш-то каков! Все знает!»
Ближе к концу песню подхватили все. Грубые, как просоленная морем шерсть, голоса рыбаков что есть сил старались подражать глубокому, сильному, звучному голосу иноземного барда. Деклан слушал молча, сложив руки поверх арфы, поставленной на колено, почти не шевелясь. Быть может, только его дыхание и заставляло арфу едва уловимо покачиваться: камни на ней поблескивали в отсветах пламени, темнели и вновь вспыхивали искорками, притягивая взгляд Найрна, занятого игрой. Впервые в жизни он обнаружил какой-то прок в тех вещах, что знал лишь из песенных строк – золоте, самоцветах, сокровищах. Рожденный в нищете, он получил свою музыку даром, она стоила ему не дороже, чем воздух или вода. Теперь он понял: на свете есть и другая музыка, другие песни, а может, даже другие инструменты, сокрытые там, куда нет хода тем, кто не имеет золота и не носит драгоценных камней.
Самоцветы – нежно-голубые, как небо, зеленые, как речной мох, огненно-красные – дразнили, притягивали взгляд, как ни старался Найрн выкинуть их из головы. В очередной раз взглянув на них, он встретился взглядом с Декланом, но глаза барда, блеснувшие над самоцветами, оказались безмолвны, непроницаемы, будто стена тумана. Да, в жизни Найрну доводилось красть, но лишь самое необходимое: яйца из курятника, плащ, оставленный сушиться на ветках кустов, пару сандалий, когда ноги выросли так, что башмаки стали тесны. То есть вещи, без которых никак не обойтись. А вот подобного с ним не бывало никогда. Ничего в жизни не желал он так безоглядно, всем сердцем, как завладеть этими камнями – бесполезными блестящими ленивыми созданиями, не приносящими никому ни малейшей пользы, а попросту выставлявшими напоказ свое богатство и красоту, сверкая на дереве арфы, чей звонкий, нежный голос даже не дрогнул бы, если бы они вдруг исчезли…