– Ты ходил сегодня к жене? – неожиданно спросила она.
– Откуда ты знаешь?
– Просто спрашиваю.
– Ходил, – ответил я.
Она немного помолчала, потом резко добавила:
– То, что ты думаешь обо мне, неправда.
До сих пор она не повышала голоса в разговоре со мной. Я полагал, что это ее главное достоинство.
– А откуда ты знаешь, что я думаю о тебе?
Я встал с диванчика и взволнованно прошелся по холлу. Теперь она молчала, не глядя на меня. Мне столько всего хотелось ей сказать, что я просто не знал, с чего начать.
– Ты что, читаешь мои мысли?
– Не знаю! Иногда, – ответила она смущенно.
– Что значит – иногда?
– Очень редко.
– И как это у тебя получается? – я с трудом скрывал свое раздражение.
– Сама не знаю, – ответила она беспомощно. – Оно само появляется у меня в голове.
– Тебе доктор Юрукова говорила о телепатии?
– Да, конечно. Мы и опыты проводили.
– Удачные?
– Не знаю. Похоже, не очень… Я не могу это делать по заказу. Оно получается само собой.
– Ладно, Доротея. Забудь этот глупый разговор.
Она посмотрела на меня и улыбнулась, все еще грустная.
Вскоре после этого разговора ко мне зашел управдом, потрепанный жизнью человек, бывший полковник. От пиореи у него так расшатались зубы, что казалось, стоит ему чихнуть – и они разлетятся во все стороны. Вероятно, поэтому он говорил медленно и осторожно.
– Можно к вам на минутку?
Я ввел его в холл. Было около четырех. Доротея еще не вернулась с работы. Он остановился и обвел комнату внимательным взглядом, точно осматривая поле боя.
– Присаживайтесь, полковник.
Низкие современные кресла были неудобны для его одеревенелого позвоночника. Костлявые колени вздернулись до ушей, коричневых и мясистых, как ласточкины гнезда. Я чувствовал, что он испытывает некоторую неловкость не только из-за неудобной позы.
– Прошу меня извинить, товарищ Манев. Вы знаете, как мы вас уважаем, не только я, но и мои сыновья… Не знаю прямо, с чего начать.
– Смелее, полковник! – сказал я. – Как в атаку!
Он посмотрел на меня, ободренный. Я уже догадывался, что он скажет.
– Видите ли, говорят… сам я не видел, но говорят, что у вас живет молоденькая особа.
– Молоденькая, говорите? – спросил я иронически.
– Да, молоденькая!.. Как-никак человек вы одинокий… Сами понимаете, что это неудобно!
– Видите ли, полковник, девушка – моя родственница… Не могу же я позволить, чтобы она ночевала на улице?
– Да, конечно, зачем ей спать на улице. – Его шишковатый нос, казалось, стал еще внушительней. – Но все-таки у нас с вами есть законы!
– Какой закон я, по-вашему, нарушил?
– Но ведь она живет здесь без прописки.
– Хорошо! – ответил я. – Я завтра же ее пропишу.
На этом деловая часть нашего разговора была закончена. Полковник, видимо, почувствовал бесконечное облегчение, развеселился, взгляд у него стал по-стариковски добродушным. Я налил ему рюмку хорошего коньяку, он внимательно посмотрел на нее, потом сказал:
– Ну что ж, рискну!.. Жена моя уехала на курорт…
Не докончив фразу, он не спеша и с видимым удовольствием выпил. Уходя, он ступал уже менее твердым шагом. Много ли нужно старому человеку, чтоб у него закружилась голова? Оставшись один, я понял, что мне не так уж легко будет выполнить свое обещание. Доротея пришла ко мне без единой вещицы, даже без носового платка. А что, если у нее вообще нет документов? – заволновался я. Не успела она вернуться с работы, как я принялся ее расспрашивать. Есть ли у нее паспорт? Где он?
– Понятия не имею, – сказала она растерянно. – Наверно, есть. Конечно же, есть. Но он остался у Юруковой.
– Тогда сегодня же пойди и возьми его.
– Нет-нет! – воскликнула она. – Мне стыдно!
Конечно, ей было стыдно. С тех пор как она поселилась у меня, мы совсем забыли о Юруковой. Даже ни разу не позвонили ей. И в какой роли я должен был предстать перед ней? Опекуна? Соблазнителя? Только я мог дать этому разумное объяснение.
Делать было нечего, на другой день я сел в машину и поехал в клинику. Громадное здание мрачно возвышалось в тени деревьев, суета вокруг и внутри него нисколько не уменьшилась. Я удачно пристроился в эту карусель, и человеческий поток скоро вынес меня к нужной двери. Слава богу, Юрукова была у себя, сидела за столом, на этот раз в поблескивающих на солнце очках. Когда я вошел, она сняла их и, узнав меня, чуть заметно улыбнулась. Я объяснил ей цель своего прихода. Не забыв, разумеется, извиниться. Она отнеслась ко всему так просто, словно моя квартира была филиалом ее клиники.
– А как она себя сейчас чувствует? – спросила Юрукова.
– Мне кажется – очень хорошо. Просила извиниться, что до сих пор не позвонила вам.
– Какое это имеет значение, – махнула она рукой. – Я ее прекрасно понимаю. Чтобы выздороветь окончательно, ей нужно не вспоминать о прошлом. Чем быстрей она о нас забудет, тем лучше.
Я рассказал о новой работе Доротеи. И о внезапном страстном увлечении музыкой. Она слушала меня не слишком внимательно, словно думала о чем-то другом. Но нет, она не думала о другом, она стремилась постичь скрытый смысл и значение моих слов.
– Это хорошо! – заметила она, когда я замолчал. – И опасно, как любое человеческое увлечение. Доротее нельзя чересчур волноваться. А музыка вызывает много эмоций.
– Гораздо меньше, чем вы думаете.
Она словно ушла куда-то далеко, потом вернулась.
– Я была на одном вашем концерте. И знаете, что произвело на меня самое сильное впечатление? Ваша безупречная, изящная логика.
Я удивленно посмотрел на нее. Как она до этого додумалась? Не каждый критик сделал бы такое замечание.
– А что вы называете логикой в музыке?
– Я не специалист, и мне трудно объяснить. Такая музыка, как ваша, была бы ей полезна. Но не та, которую считают современной и модной.
Было ли в этом что-то обидное для меня, не знаю.
– Не беспокойтесь, – сказал я. – Музыка, которую она переписывает в издательстве, прежде всего скучна. Так что никакой опасности нет.
– Да, верно, – согласилась она. – Даже музыка может быть скучной. И в этом, вероятно, есть какой-то парадокс. В вашей музыке, например, все кажется очень точно рассчитанным. Человеку несведущему она может показаться монотонной…
– Пожалуй, вы правы, – подтвердил я. – В известном смысле музыка – это математика.
Это как будто удивило ее, и она взглянула на меня с интересом.
– Одно время я больше любила литературу. Она, безусловно, не может быть такой математически совершенной, как музыка. Хотя бы потому, что слова слишком грубы, затасканы, даже опошлены. С таким испорченным материалом трудно создавать совершенные произведения искусства.
– А правда, что вы окончили филологический?
– Кто это вам сказал?
– Доротея.
– Правда. Сначала я кончила филологический, а потом медицинский.
– Извините, я не вижу ничего общего между этими науками.
– И глубоко ошибаетесь! – ответила она немного сердито. – Обе науки изучают человека. И человеческую душу, конечно… К сожалению, литература не дала ответа на некоторые главные вопросы, занимавшие меня. И тогда я обратилась к медицине.
– И нашли ответ? – Любопытство мое было неподдельным.
Юрукова неопределенно улыбнулась.
– На все вопросы сразу ответов не найдешь. Но самый важный из них я словно бы нашла благодаря Доротее.
– Серьезно? Какой же?
– Ну, это вы сами должны понять! – рассмеялась Юрукова. – Она всегда несет его в себе. А вы человек интеллигентный.
– Спасибо, – сказал я.
– И долго еще Доротея собирается жить у вас?
Этот вопрос застал меня врасплох.
– Об этом я как-то не думал, – смутившись, признался я.
– Нужно подумать! – твердо сказала она. – Доротея не должна слишком сильно привязываться к вам. Для нее расставание всегда болезненно.
– Судя по расставанию с вами, вряд ли.