Этот вопрос застал меня врасплох.
– Об этом я как-то не думал, – смутившись, признался я.
– Нужно подумать! – твердо сказала она. – Доротея не должна слишком сильно привязываться к вам. Для нее расставание всегда болезненно.
– Судя по расставанию с вами, вряд ли.
Я почувствовал, что задел ее. Она как-то зябко повела плечами, но ответила спокойно:
– Тем лучше… Значит, она входит в норму. Все-таки будьте к ней внимательны. Если у вас возникнут сомнения, приходите посоветоваться.
– Что значит – сомнения? – спросил я осторожно. – Она буквально каждый день чем-нибудь потрясает меня.
– Например?
– Я уже вам говорил о ее способности к телепатии.
– Ну, это не должно вас тревожить! – засмеялась она. –
Этот прекрасный цветок скрыт в душе каждого человека. И
когда-нибудь должен расцвести…
– А вы считаете, что у нее в душе он уже расцвел?
– Не совсем. Но я видела, как цветет миндаль в январе.
А скажите, она предлагала вам летать?
– Нет! – изумился я. – Как это летать?
– Как птицы, например… Это одна из ее навязчивых идей… Или ее мечта, которая характеризует ее с самой хорошей стороны. Вам никогда не снилось, что вы летаете?
– Нет, – ответил я.
– А вот мне снилось. Я лечу спокойно и свободно, как птица. Над лесами и озерами. Вы думаете, это случайно?
Нет, я не думал, что это случайно. Я полагал, что пациенты оказали на нее свое влияние. Она, наверно, тоже поняла, что переборщила, откинулась на стуле, и под халатом четко обрисовалась ее девическая грудь.
– Не пугайтесь незначительных рецидивов, – продолжала она. – И ее тоже не пугайте. Я лечила ее сильными средствами. Она все еще как одурманенная.
– Да, пожалуй, – без энтузиазма согласился я.
– Это не так уж страшно. Ведь вы сможете соприкасаться с ее душой. И вы сами поймете, какая у нее, в сущности, светлая душа. А это большое счастье. Человеческая душа нечто гораздо более странное и невероятное, чем ее мог себе представить даже такой писатель, как Достоевский. Мы не ведаем ни ее настоящей силы, ни ее ужасающей слабели. Кроме, пожалуй, писателей и психиатров. У
них хоть есть возможность время от времени заглянуть в щелочку…
Мы помолчали. Каждого из нас занимали свои мысли и опасения.
– Я надеялся, что вы меня подбодрите, – произнес я наконец. – А вы меня, скорее, напугали.
– А может, это я нарочно! – пошутила она. – Хотя я уверена, что вы никогда не перешагнете барьера.
– Какого барьера? – встревожился я.
Она поколебалась, потом как бы вскользь заметила:
– Это я так, к слову… Одно я хочу сказать: ничто не должно резко нарушать ее внутреннего равновесия.
– Да, понимаю, – согласился я.
Позднее я убедился, что ничего не понял. А тогда я почувствовал, что нам и впрямь не следует продолжать разговор, если мы не хотим еще больше перепугать друг друга. Лучше всего было уйти из этого кабинета, в который медленно, как слизь, просачивался больной воздух клиники. Я стал прощаться.
– Спасибо, доктор Юрукова. Буду держать вас в курсе.
– Подождите, вы же забыли, зачем пришли.
Она вышла из кабинета и скоро вернулась с прозрачным полиэтиленовым мешочком в руках.
– Ее вещи… – сказала она. – Проверьте и распишитесь.
Деваться было некуда, я высыпал содержимое мешочка на стол. Кроме паспорта, там было золотое кольцо, золотая монета, зеленый камешек, похожий на яшму. И русый локон, светлый, почти прозрачный, точно тоненький серп луны на светлом небе.
– Это все, что у нее есть… Но ей ничего не давайте.
Особенно паспорт. Может, вам покажется смешным, но вы сейчас как бы ее опекун.
– Мне не смешно, – сказал я.
– Хотите, я вам покажу, где она жила?
– Не надо! – почти испуганно воскликнул я.
– Очень хорошая комната! – обиженно произнесла
Юрукова. – Последние месяцы она жила там одна.
Что поделаешь, придется испить горькую чашу до дна, раз уж я вступил на этот путь. Я должен был знать, как она жила. Только потом я понял, какую грубую ошибку совершил, насколько был не подготовлен к этому. Но ошибку совершил не только я, Юрукова тоже сделала неправильный ход: словно бог или дьявол, распоряжалась она людскими душами.
Сначала – ничего особенного. Длинный чистый коридор, ряд белых больничных дверей. Без ручек. Наконец мы остановились перед одной из них, ничем не отличавшейся от всех прочих. Доктор Юрукова пошарила в кармане белого халата, достала ключ, как мне показалось, сильно истертый. Привычным движением сунув его в замочную скважину, открыла дверь.