– Вы считаете, что она меня загипнотизировала?
– Ну, не совсем так. Но что-то в этом роде.
Да, конечно, разве может быть иначе? У меня точно камень с души свалился.
– Вы исключаете возможность полета?
– Не исключаю, – мягко ответила она. – Хотя он представляется мне маловероятным.
– Не исключаете? – почти закричал я.
Мне почудилось, что в ее глазах мелькнула досада. А
может, едва уловимое презрение.
– Чего вы от меня хотите? Я могу утверждать то, что мне известно и понятно. Вы вполне нормальный человек, и вам ничто не грозит. Разве вам этого не достаточно?
Да, этого мне было недостаточно. Я продолжал смотреть на нее с недоумением.
– Товарищ Юрукова, вы знаете, что такое гравитация?
– Нет, не знаю! – ответила она сердито. – Даже физики не знают.
– Дело не в определении… А в сути. Вы, вероятно, слышали, какая огромная энергия нужна для того, чтобы вывести ракету на орбиту?
– А вы считаете, что человечество знает все о так называемой энергии?
– Я вас не понимаю.
Юрукова нахмурилась.
– Товарищ Манев, научно доказано, что есть энергия, присущая только живой материи, – сказала она. – И ее нельзя объяснить никакими известными нам законами физики.
Эта женщина была, по всей вероятности, не в своем уме. Или ничего не смыслила в своей профессии. Неужели так трудно было заглянуть мне в душу? И просто-напросто успокоить меня. Я не хотел допускать, что я летал – это представлялось мне абсурдным и страшным. Тысячу раз я предпочел бы быть загипнотизированным.
– Вы не должны пугаться этой мысли! – продолжала она. – Не ради установления истины. Но ради вашего душевного здоровья. Я не убеждаю вас в том, что вы летали…
это действительно невероятно. Но это не так уж глупо или страшно, как вы полагаете. Мы все еще не знаем ни всех возможностей человеческого сознания, ни того, к чему может привести развитие мыслящей материи.
– Человек не может летать! – произнес я упавшим голосом. – Это не дано людям. Это безумие.
– Товарищ Манев! Зачем вы прикидываетесь дураком?
– неожиданно рассердилась она. – Попытайтесь мыслить немного более современно. Это не мистика, не безумие!
Это – наука!
На этот раз я промолчал, понимая, что, чем дольше буду говорить с ней, тем хуже для меня. Я вообще не собирался спорить с ней по поводу ее сомнительных научных теорий.
Кто-то сдвинул пуговицу силой мысли. Дело большое. Не такой уж я серый человек, чтобы не знать, что такое, к примеру, парапсихология. Но летать?.
– Прекратим этот разговор! – пробормотал я. – Обо мне не беспокойтесь, я как-нибудь справлюсь с собой.
Юрукова деланно улыбнулась.
– Я вам дам таблетки, – сказала она. – Будете принимать их три дня по три раза. Потом опять придете ко мне.
– Спасибо.
– И ни в коем случае не тревожьте Доротею. Не расспрашивайте и не разубеждайте ее. Она, естественно, верит в то, что делает. Сейчас нам не следует ей противоречить.
Но если она опять вам предложит летать, то откажитесь, как бы она ни обижалась.
– Будьте спокойны! – неприязненно сказал я.
– А я беспокоюсь! Разве вы не понимаете, почему она проделала именно с вами этот, если можно так его назвать, эксперимент?
– Это меня больше не интересует! – сухо ответил я и вышел.
Домой я вернулся часа в два. Теперь я уже страшился не того, что произошло, а того, что произойдет. Я боялся нашей встречи с Доротеей, самой Доротеи, слов, которые мы должны были произнести. Я испытывал к ней непонятное чувство враждебности. Разве не была она незваным гостем, совершившим грубое насилие над моей личностью и человеческой природой?
Я не стал ее дожидаться. Когда стрелка часов приблизилась к четырем – времени, в которое она обычно возвращалась с работы, – я поспешно сел в машину и погнал ее куда глаза глядят. Заглянул в дневной бар гостиницы
«София», выпил сто граммов водки и только тогда набрался храбрости позвонить по телефону.
– Это ты, Доротея?
– Я, Антоний, откуда ты звонишь?
В ее голосе слышалась тревога.
– Из Союза композиторов, – хладнокровно солгал я. –
Сижу на заседании. Вернусь часам к десяти. Ты никуда не уйдешь?
– Конечно, нет. Ты же знаешь, что я никуда не хожу.
Я вернулся раньше десяти, ободренный водкой, которую смешал с большим количеством лимонного сока, опасаясь, как бы Доротея не заметила, что я пил. Может, время сотрет что-то у меня из памяти. Но знаю, что до последнего часа мне будет помниться ее взгляд. Что он выражал? Ищу и не могу найти слов для объяснения. Найти слова – значит понять все. Но, видимо, это мне не по силам.