– Не о тебе… я хотел говорить. Ты должна быть такой же… как другие. Я уже понял… Значит, так нужно…
Микша мне объяснил…
– Не уверена, что ты правильно его понял. За последние века многое изменилось, и то, что тебе кажется греховным, сегодня никого не возмущает. Да, мы обнажаем тело, но это продиктовано прежде всего заботой о здоровье человека. С
этим ты должен согласиться.
– Все не так, как говоришь ты. Тело – источник греха.
Разве годится наблюдать его обнаженным?
– В чем ты видишь этот грех?
Он ссутулился, словно под непомерным грузом, и, не глядя на Каму, сказал:
– Оно рождает плохие мысли.
– Уверяю тебя, во мне тело человека не пробуждает никаких дурных мыслей. Если вдобавок оно молодо, здорово, гармонично развито, закалено воздухом, солнцем и водой, оно может вызывать только хорошие мысли. И это правильно. А если оно в ком-то и пробуждает скверные мысли, значит источник этих мыслей не в обнаженном теле, а в больной душе того, кто не может на него смотреть как должно.
– Ты думаешь… больна моя душа? – прошептал он тревожно, поняв смысл намека.
Она утвердительно кивнула головой.
– А если все не так, как ты говорить? – с трудом выдавил он.
– А как же?
– А если ваше время… это время… упадка? Я смотрю и вижу. Я ходил о тобой, я даже пытался сам… Эти люди –
молодые, пожилые, даже дети… даже старики… Неужели это дети божьи?!
– С того времени, когда жил ты, произошли большие перемены, но ты убедишься сам, что человек стал лучше.
– Лучше?!
– Ну хорошо, – сказала Кама несколько иронически. – Я
тебя понимаю.
Она ласково погладила его руку, но он резко вырвал ее, отскочил на середину комнаты.
– Нет! Нет! – истерично крикнул он.
Неожиданно, словно придя в себя, он овладел собою и покорно прошептал:
– Прости.
Потом подошел к креслу, тяжело опустился в него и спрятал лицо в ладонях.
– Я сказала, что понимаю тебя, – спустя минуту сказала
Кама, пытаясь говорить как можно мягче. – Постарайся об этом не думать. Ты еще не все можешь понять, но особенно не отчаивайся. Тебе нужно лучше узнать наш мир.
Он медленно поднял голову. В глазах стояли слезы.
– Я хотел бы поехать… в Рим.
– Конечно. Это просто. Можно поехать хотя бы завтра.
– Да! Да! Завтра! – нервно ухватился он за назначенный ею срок. – Я увижу там настоящих священнослужителей, монахов… Ты говорила…
– Ну конечно же! Там интересуются тобой. Кардинал
Перуччи хотел с тобой побеседовать.
– Кардинал! – неуверенность, отражавшаяся на лице
Мюнха, сменилась возбуждением. – Завтра!.. Завтра же!.
– Ну, а теперь, пожалуй, пора и спать, – сказала она, направляясь к двери.
– Ты уходишь? Еще минуту, – остановил он ее у порога.
– Прости меня.
Поездка в Рим, на которую Мюнх возлагал столько надежд, к сожалению, оттягивалась. Кама, Ром и Стеф на следующее утро были вызваны в Нью-Йорк на всемирный симпозиум историков. Там развернулась оживленная дискуссия о Мюнхе, его странном поведении в Урбахе, и профак Гарда был вынужден, не только полететь туда сам, но вызвал на помощь Дарецкую, чтобы бросить на чашу весов солидные доказательства, полученные в результате психофизиологических исследований.
Модест был так угнетен отсрочкой полета в Рим, что категорически отказался сопровождать Каму. Впрочем, она особенно и не настаивала, решив, что психическое состояние Мюнха оставляет желать лучшего, а неизбежные вопросы во время дискуссии могут отрицательно повлиять на его самочувствие.
Как и предполагалось, тезис Герлаха о том, что человек, найденный в карконошском заповеднике, это инквизитор
XVI века Мюнх, вызвал всеобщее сопротивление. Запланированное на один день пребывание Дарецкой, Балича и
Микши в Нью-Йорке затянулось на несколько дней, а конца дискуссии видно не было.
На третий день пребывания на симпозиуме Кама соединилась с Радовом, вызывая монаха к визофону.
Внешний вид Модеста весьма обеспокоил ее. Обведенные кругами, беспокойно бегающие глаза, бледное лицо и нервно сжатые губы говорили о том, что состояние
Мюнха значительно ухудшилось.
– Когда… в Рим? – спросил он без всякого вступления, просительно глядя в глаза Каме.
– Уже скоро, – пыталась она его успокоить. – К сожалению, некоторые обстоятельства требуют моего и твоего присутствия в Нью-Йорке. Сегодня я прилечу за тобой.
– Нет, – отрицательно покачал он головой. – Я не хочу.