– В иные времена довелось нам жить, сын мой, – со вздохом сказал старец. – Не думай, что церковь наша не страдает, видя, что светские формы жизни получили в этом мире преимущества. Но разве не досталась нам лучшая доля? Гнев и возмущение, пусть даже они порождены самыми праведными суждениями, могут ни к чему не привести… Нужно много мужества и терпения. Легче потерять, нежели отыскать потерю. Подумай, сын мой…
Мюнх неуверенно смотрел на старца.
– Не знаю, что значат слова твои, отец святой.
Старик опустил голову на грудь и, закрыв глаза, долго сидел неподвижно.
– Ты спрашиваешь, сын мой, почему церковь не призывает к крестовому походу? – начал он наконец, как бы с трудом. – Было время, когда мир, столь возмущающий тебя, только еще зарождался. Тогда казалось, что человечество можно спасти для бога, лишь борясь с этим миром.
Но хотя церковь наша не щадила сил – и верь мне, силы ее в то время были несравнимо могущественнее, чем сейчас, –
немногого мы добились. Мир сегодняшний не в вере, а в разуме пути свои ищет, и тем не менее много зла и сомнений, веками человека преследовавших, истребить в нем удалось. И в этом его сила!. Значит, не может он быть делом рук сатаны, как считаешь ты, сын мой. Слепым надо быть, чтоб не видеть этого и не сделать нужных выводов…
Не о блеске славы церкви идет теперь речь, а о ее существовании… Неужели ты не понимаешь?
– Да, отец. Страшен смысл слов твоих…
– Не слабей верой! Пути Провидения неисповедимы…
– Знаю… Но… Если по воле Провидения я здесь…
сквозь века перенесенный…
Старик нетерпеливо пошевелился.
– Слушай, что я тебе скажу: множество плевелу уже с твоего времени на Земле истреблено, и боюсь, да, боюсь я, чтобы, отыскивая его, ты хорошего зерна не растоптал.
– Уж не осмеливаешься ли ты утверждать, что мир этот может бога радовать?
– Думаю, сын мой, больше, чем тот, из которого ты пришел!
– Это ложь! – возмущенно воскликнул инквизитор. –
Открой шире глаза и узришь! Этот мир не может быть господу нашему мил! Люди не бога ищут, а лишь удовольствий земных! Не Истины, а лишь ее отрицания! Им кажется, что они мудрее, чем сам бог! О наивные! Им кажется, что они овладевают природой, а не видят они, что это только дьявольское наваждение и миражи! Неужели ты не понимаешь, отец мой? Дошло до того, что никто на земле этой, даже сам отец святой, не может шага сделать без помощи дьявольских сил! Ни утолить жажды и голода, ни укрыть тела своего, ни спрятать главы своей пред тьмой ночи! Даже я, хоть глаза мои открыты и вижу зло, вынужден был воспользоваться помощью этих темных сил, чтобы добраться сюда, в Петрову столицу.
Старик отрицательно покачал головой.
– Ошибаешься, сын мой. Это не дьявольское дело. Это создал человек своим трудом и выносливостью. И бог благословил его.
– И ты можешь так говорить! Нет, я лучше тебя знаю!
– Гордыня говорит в тебе, сын мой. Гордыня и незнание. Мюнх занес было руку, чтобы ударить старика, но опамятовался. Опустил покорно голову.
– Благодарю тебя, господи, за то, что ты уберег меня от греха. Я прах только и слизень. Но если господь наш пожелает… Отец! Не гордыня это! Нет! Ты не знаешь, что я пережил… Пучина чистилища – ничто! Хоть и там дано мне было пребывать. Тут, на Земле, начинается испытание!
Труднее всего побороть самого себя… Ущербный дух свой и грешное тело. Знаешь ли ты, отец мой, что прежде, чем у меня открылись глаза, стоял я на краю пропасти адской?
– Сын мой. Откройся мне.
– Страшный грех лежит на моей душе. Каким покаянием могу я смыть его? Заслужил ли я прощения?
– Знаю, жизнь твоя не была легкой. На ней кровь и огонь… Но это прошло и не вернется. Да и не ты был виновен в этом…
– Не то, отец… Я согрешил… слабостью. Разве можно меня оправдать? Я не хотел знать Истины. Не хотел помнить, что совершенство тела редко идет в паре с совершенством души. Отец мой! Я любил ее как святую! Я целовал край ее одежды… Неужели я был так слеп? Сатана мог ослепить меня только потому, что я сам дал согласие.
– О чем ты? Я не понимаю.
– Я любил… ведьму! Бог простит меня?
– И поэтому ты убежал?
– Нет, отец, я не убежал. Я знаю, что обязан… спасти ее душу. Хотя бы и против ее воли… В ущерб ее телу!
Старик встал.
– Ты думаешь, бог ликовал, видя пылающие костры? –
бросил он саркастически. – Думаешь, во имя его следует нарушать пятую заповедь?