Но все эти разговоры остались в прошлом, а сейчас Десейн уже мчится на своем грузовике по таинственной долине.
Постепенно узкая подъездная дорога перешла в широкую автостраду с громадными деревьями по обочинам. Эта улица называлась Гигант-Авеню, вероятно из-за исполинских секвой, между которыми она извивалась. Среди деревьев стояли дома, некоторые из них, согласно имеющейся у Десейна информации, пребывали здесь со времен золотой лихорадки. Декор, выполненный в готическом стиле, обрамлял карнизы зданий, многие из которых были трехэтажными. Из окон струился желтый свет.
Но из этих домов не доносилось ни звуков работающих телевизоров, ни людских голосов, а на стенах не было следов сажи от дымоходных труб. Неожиданно Десейн понял, что в них никто не живет.
Подъехав к развилке, он притормозил у указателя. Стрелка налево указывала на центр города, две другие направляли вправо: одна к гостинице Сантароги, другая к сыроваренному кооперативу Джасперса.
Десейн свернул направо.
Дорога пошла вверх. Он проехал под аркой с надписью: «Сантарога — город, где производят сыр», и вскоре дорога вынырнула из леса в долину, поросшую дубами. Справа за железным забором проглядывали серо-белые очертания кооператива, а на противоположной стороне дороги стояла длинная трехэтажная гостиница, построенная в сумбурном стиле начала двадцатого века, с верандой и крыльцом. Ряды в основном темных окон выходили на стоянку, покрытую гравием. У входа висела надпись:
Большинство машин, припаркованных к тянувшейся вдоль веранды обочине, были хорошо сохранившимися старыми моделями. Среди них наблюдалось всего несколько новых автомобилей, стоявших немного в стороне.
Десейн припарковался рядом с «шевроле» 1939 года выпуска, сверкающим восковым блеском. Ему показалось, что красно-коричневая кожаная обшивка сидений внутри машины выполнена вручную. Десейн решил, что это игрушка какого-нибудь богача.
Он взял портфель и направился ко входу в гостиницу. В воздухе пахло свежескошенной травой, а неподалеку журчал ручеек. Десейну вспомнилось детство, тетушкин сад, в задней части которого протекал ручей, и его охватило сильное ностальгическое чувство.
Неожиданно резкие звуки разорвали тишину: с верхнего этажа гостинцы донеслись хриплые голоса мужчины и женщины, споривших между собой. Высказывания мужчины были крайне грубы, а визжащий голос женщины поразительно напоминал крик уличной торговки рыбой.
— Даже на одну, ночь я не останусь в этой богом забытой дыре! — визжала женщина пронзительным голосом. — Им не нужны наши деньги! Им не нужны мы! Поступай, как знаешь, а я уезжаю!
— Белл, заткнись! Ты…
Окно с треском захлопнулось, и спор перешел в тихое бормотание.
Десейн глубоко вздохнул. Ссора неизвестной пары, недовольной Барьером Сантароги, вернула его к действительности. Он прошагал по гравию, поднялся по четырем ступенькам на веранду и вошел через вращающиеся двери, украшенные затейливой резьбой. С высокого потолка в вестибюле свисали хрустальные люстры. Панельная обшивка из темного дерева, трещины на которой были подобны древним письменам, делала пространство замкнутым. Справа от него начиналась закругленная стойка. За ней виднелась открытая дверь, из-за которой доносились звуки коммутатора. Справа от стойки зиял широкий проход, через который Десейн увидел столовую — белые скатерти, хрусталь, серебро. Старинный почтовый дилижанс, словно сошедший с экрана вестернов, был установлен слева, рядом с латунными почтовыми ящиками, к которым кренилась коричневая бархатная лента с надписью: «Руками не трогать!»
Десейн остановился и внимательно осмотрел дилижанс. Он пах пылью и росой. Табличка в рамке на багажном отделении сообщала его историю: «Обслуживал маршрут „Сан-Франциско — Сантарога“ с 1868 по 1871 год». Ниже, в рамке чуть побольше, желтел лист бумаги с текстом, выведенным буквами медного цвета и гласившим:
Послание от Черного Барта
разбойника с большой дороги,
почтовое отделение 8.
Далее неровным почерком на желтой бумаге был написан небольшой стишок:
Зачем я рисковал башкой в этой серой унылости, грабя чертов дилижанс, не имеющий никакой ценности? Ветер, играя верхушками деревьев, окропляет землю дождевыми каплями, и мне, продрогшему, кажется, что вместе со мной рыдает сам лес.