— Ну что ж… Я была совершенно обыкновенным ребенком. Как и большинство. Родилась я в Варшаве в 2012 году. Мои родители все еще живут там. Оба врачи. Если хочешь, навестим их. В Варшаве я окончила школу, а затем изучала психофизиологию. После института проходила практику у профессора Гарды. Потом приехала в Радов, в Институт мозга. И тут осталась…
— Ты говоришь, училась. Чему тебя учили?
— Я же говорю — изучала психофизиологию. Это наука о мозге, о нервной системе, о законах ее функционирования. Она пытается ответить на вопрос: каким образом воспринимаются ощущения, как человек видит, слышит, обоняет… Что происходит в мозге, когда мы думаем. Что такое память. Одним словом, что такое, по сути дела, душа.
— И ты знаешь? — взволнованно спросил он.
— Знаю. Правда, до полного понимания всех наблюдаемых явлений еще далеко, однако я знаю уже очень много.
— Но ты не можешь об этом сказать? Да?
Она не поняла вопроса.
— О чем я не могу сказать?
— Как выглядит… душа.
Она улыбнулась.
— Было бы довольно затруднительно сказать, как она… выглядит.
— Значит, не можешь… — вздохнул он.
— Почему же! Могу! Я могу объяснить тебе, что такое твое мышление, воля, ощущение, — быстро сказала она, — только для этого потребуется очень много времени.
— Но ты скажешь?
— Конечно.
— Откуда ты все это знаешь?
— Я училась.
— Понимаю… Но… но ты еще такая молодая…
— В наше время люди обучаются гораздо быстрее, чем, скажем, сто лет назад. Когда-то приходилось затрачивать массу времени только на то, чтобы запомнить различные данные, названия, определения, числа, математические формулы. Теперь усвоение информации почти полностью происходит во время сна. Я окончила основной курс в семнадцать лет. На год позже большинства моих сверстников. Однако лишь практика формирует профессиональные навыки… Моим руководителем был профак Гарда. Четыре года.
— Но это было не здесь?
— Нет. В Варшаве.
— Варшава… город? Такой же, как и этот?
— Раз в шесть больше! Ты не слышал о нем?
— Слышал. Сигизмунд… король польский, защитник веры католической, двор свой туда перенести собирался. Так говорили.
— И перенес. В самой древней части Варшавы есть даже памятник этому королю.
— Я хотел бы побывать там…
— Можем полететь в Варшаву хоть… завтра. Обычной машиной. А может, полетим втроем: ты, я и Стеф Микша?
— Да… Втроем… Тебя зовут Кама? — неожиданно сменил он тему.
— Кама. А почему ты спрашиваешь?
— Что это за имя?
— А, понимаю. Это целая история… Отец моей матери родился далеко отсюда, в городе на реке Каме. Мама очень любила моего деда. Я его плохо помню, я видела его всего несколько раз, да и то, когда еще была ребенком. Он погиб во время второй Марсианской экспедиции.
— Марсианской?
— Да. Он полетел за пределы Земли на планету Марс. И не вернулся.
— И твое имя — это река?
— Да.
— Твое имя… языческое? — докончил он по-латыни.
— Существует обычай давать детям имена, позаимствованные от названий рек, озер, цветов… «Кама» может быть также сокращением от «Камила», уклончиво ответила она.
— Но ты не язычница? — тревожно спросил он.
— Это определение давно потеряло смысл. Когда ты лучше узнаешь наш мир — убедишься. Ты был поражен, узнав, что больше уже нет королей и подданных, нет богачей и бедняков. А ведь потом ты понял, что это хорошо. Наша жизнь еще очень далека от совершенства, но уже многое исправлено на Земле. Ценность человека определяется не его происхождением и именем, а прежде всего знаниями и работой, приносящей пользу не только ему, но и другим… Ты считаешь, что должно быть иначе?
— Томас Мор, святой мученик единой церкви божьей, писал об острове таком… Христос тоже так учил… Это я понимаю… Это не противоречит вере и заветам господа бога нашего… Но тут… нечто иное…
— Так об этом ты и хотел меня спросить?
Он поднял на нее глаза и некоторое время смотрел ей в лицо.
— Нет. Не только об этом… Я хотел, чтобы ты рассказала мне… о себе. О своей жизни. Почему ты такая…
— Какая?
— Не такая… как…
— Как кто?
— Как я. Ты не… обычная.
— Я не совсем тебя понимаю. Я такой же человек, как и ты. Только родилась я позже, чем Модестус Мюнх, и мир, в котором я воспитывалась, другой: более мудрый, хороший, а прежде всего свободный от страха.
Он беспокойно пошевелился.
— Не знаю… лучше ли этот мир. Не знаю… пока еще, — поправился он. Но ты другая. Знаю. Это я знаю наверняка. Ты говорила: «Я была обыкновенной девочкой. Я обыкновенный человек… Как ты». Я тебе верю, но это… не так. Ты не хочешь себя возвеличивать. Понимаю, грех высокомерия. Ты не можешь… иначе.
— О чем ты?! Может быть, тебе кажется странным, что я, женщина, ученый, доктор? Но в наше время таких женщин-ученых миллионы. А впрочем, и столетия назад, в твое, как ты говоришь, время, тоже были женщины образованные. И даже раньше. Ты, наверно, слышал об Элоизе?
— Элоиза? Я… — он замолчал.
Вдруг, словно ослепленный ярким светом, он прикрыл глаза рукой.
— Не говори так… — едва слышно прошептал он. — Я не поэтому… Не потому, что ты мудрости полна… или прекрасна, как… ангел. Не в этом дело. Я знаю, бывали прекраснолицые и мудрые. Но ты другая! Скажи, почему ты такая… добрая… ко мне? Почему?
Она не знала, что ответить.
— Но… Я такая, какая есть.
В его глазах появился какой-то непонятный блеск.
— Да. Ты говоришь, а я слушаю. И верю. Верю тебе. Хотя… порой ты говоришь странные вещи… Даже страшно. Ты говоришь, а я чувствую, что это правда. Смотрю на тебя, и… мне хорошо. Так, словно я… — он осекся и только спустя минуту добавил: — Когда тебя нет, мне плохо. Профак Гарда, Стеф Микша, Сап и даже Ром Балич тоже добры ко мне. Но это не то. Скажи, почему именно ты?
— Не понимаю. Я… просто я помогаю тебе приспособиться к жизни в нашем мире. Забочусь о тебе. Такова моя задача. Я стараюсь делать это как можно лучше, вот и все.
— Кто приказал тебе это делать? А может быть, об этом нельзя спрашивать? — неожиданно смутился он.
Она улыбнулась.
— Почему же! Тут нечего скрывать. Я сама добывалась, чтобы мне поручили наблюдение за тобой. Ученый Совет Института согласился, поэтому я…
— Ты сама хотела? — живо подхватил он.
— Хотела. Не удивляйся. Твой случай очень интересен… Совершенно необыкновенен!
— Случай? Необыкновенный? Да. Необыкновенный! И ты тоже…
Прозвучал сигнал визофона.
— Пять! — произнесла Кама пароль, и на экране появилось лицо доктора Балича.
— Привет тебе, о Кама, далекая река!
— Не глупи! Что тебе?
— Не могла бы глубокоуважаемая мадам быть столь любезной и передать мне на часок своего подопечного?
— Сейчас?
— Осмелюсь покорнейше просить… Ты могла бы пока сбегать в бассейн. Я как раз оттуда. Вода и солнце… мечта. Кроме того… — он многозначительно понизил голос, — я встретил там Микшу. Стеф был бы в восторге…
— Не знаю, смогу ли.
Она взглянула на Мюнха вопросительно, но тот лишь опустил глаза. Она подумала, что в принципе хорошо бы прервать беседу и продумать дальнейшую тактику.
— Вижу, я выбрал не совсем удачный момент, — вздохнув, заметил Балич, решив, что молчание Камы означает отказ.
Однако он ошибся.
— Слушай, Мод! Ты можешь сейчас побеседовать с доктором Баличем? — спросила Кама монаха.
— Будет так, как ты пожелаешь, — ответил уклончиво Мюнх. Он не очень симпатизировал Баличу, но боялся показать это в его присутствии.
— Я думаю, мы могли бы сейчас прервать нашу беседу. Доктор, видно, хочет сообщить тебе что-то интересное.
— Я хотел бы поговорить об… аде, — сказал Балич. — А может, у тебя нет желания, брат Модест?
Мюнх беспокойно пошевелился.
— У меня есть желание, — поспешно согласился он. — Ты можешь прийти сюда?
— Уже иду!
— А может быть, мне тоже остаться? — спросила Кама, но Ром недовольно поморщился.
— Нет. Пожалуй, нет. Об аде лучше разговаривать с глазу на глаз, многозначительно сказал он. — Не правда ли, брат Модест?