Тогда ему стало страшно. До того это, казалось, был прекрасный план, потому что миссис Свин сказала ему, что он плохой мальчик, если до сих пор не хочет разговаривать. Он не мог учиться, но читал, хотя никому и не говорил, и рисовал, и мог даже писать, хотя это было его самым большим секретом, потому что этому его научила мама. И вот сейчас он стоял босыми ногами на табуретке и думал о маме. Она ушла. Он мирился с этим десять лет, пока наконец после долгих истерик он не услышал о том, что она мертва, прямо, от одной из медсестер. Он снова впал в забытие, в странное состояние сна и яви, смешавшихся в одно, а ту медсестру, конечно, быстро уволили, но с тех пор Кастиэль пытался нарисовать розу. Это было так давно, что теперь один лишь образ розы заменил ему единственного человека, что его любил. Он глубоко вздохнул и сам оттолкнул табуретку ногами, тут же падая вниз.
Боль была оглушающей, но из-за постоянного приема таблеток Кастиэль почти ничего не осознавал. В глазах темнело, но не так стремительно, как он надеялся. Никакого освобождения, никакой мгновенной смерти, как в фильмах. Было тяжело дышать, воздуха почти не поступало, но те крохи, что пробивались, все же не давали ему умереть. Он хрипел, потому что не мог вынести этого состояния, царапал руками простыню, потому что это был инстинкт выживания, и не знал, хочет он выжить или умереть. Слезы текли сами собой, а глаза горели, болела голова и он ничего не понимал. Теряя сознание, он даже не почувствовал тот момент, когда простыня перестала давить – она уже достаточно сжала, чтобы перекрыть поступление воздуха. Он успел запомнить смазанный образ уборщика, прежде чем отключится полностью.
Не зря он чувствовал, что нужно это сделать как можно скорее. А этот уборщик взял и помешал ему. Как будто ему не все равно. Но это, конечно, не так, ведь всем «оттуда» на него все равно.
========== Часть II. Кастиэль решает сбежать. ==========
Дин домывал последние палаты, когда понял, что его рабочий день официально закончен. Он домыл безликую комнату, стараясь не думать, смог ли бы он сам жить в подобном месте, после чего собрал весь инвентарь обратно на тележку и закатил ее в кладовую. С того момента, как все пациенты сбежались на его крик, и только один – тот самый высокий – сообразил, как помочь Дину, они все попрятались по комнатам для занятий и оставались необычайно тихими. На крик Дина не пришла ни одна медсестра. Это его настолько поразило, что он, вероятно, решил уйти еще прежде, чем об этом его попросила мисс Свинс в конце рабочего дня. На самом деле все было так.
Любопытствующие пациенты обступили Дина с бесчувственным, но все же живым парнем на руках, тогда как сам Дин понятия не имел, что с ним делать. Высокий мальчик помог ему стащить простыню, и вместе они кое-как сняли ее с шеи Кастиэля. То, что она была даже в сложенном виде так широка для его весьма маленькой шеи, в какой-то степени его спасло. Простыня выступила скорее надежным корсетом, нежели приспособлением для того, чтобы ее сломать, а маленький вес только способствовал этому. Кожа на шее потемнела, но постепенно краснота с некоторой долей синего спадала. Дин успел настолько вовремя, что удушение только вызвало обморок и больше ничего. Пациенты, поняв, что шоу не будет, разбрелись кто куда, и даже мальчик, подумав, не нашел причин оставаться, хотя они вроде бы были друзьями.
Дин остался один с, как он подумал, ребенком на руках, пытавшимся покончить с собой. Он сделал все, на что хватило его образования: проверил, что есть пульс, да попробовал послушать дыхание, конечно, хриплое и сбитое в обычном ритме, чуть ускоренное. Он выглянул из этого отделения больницы ровно в тот момент, когда одна из медсестер, выйдя из себя, ударила маленькую девочку, которая всегда смеялась, и та упала на пол. Вместо того, чтобы заплакать, она снова засмеялась, и медсестра просто ушла, оставив ее так. Раздражение захлестнуло Дина в один миг, ведь он никогда не уславился спокойным характером. Он закрыл дверь этого отделения больницы, прежде чем вернуться к бессознательному мальчику. Вероятно, если бы на помощь пришел кто-нибудь из медперсонала, то мальчику бы помогли, но его положение стало бы еще невыносимее, чем прежде. На какую-то долю секунды Дин представил, что было бы, если бы из дурдома можно было бы забирать людей так же, как животных из приюта, но вовремя вспомнил, что даже самые добрые люди обычно самые жестокие. Нормальный человек вряд ли бы захотел принимать в семью того, у кого не все дома, даже если он не агрессивен и вообще напоминает ребенка. Было совсем не трудно поднять парня на один из массажных столов, однако чем дальше он не приходил в себя, тем больше Дин сомневался, стоит ли ему и дальше не сообщать о случившемся. Простыню возмущенный Барон забрал, заявившись на шоу, точно так же, как и хромоногий дедушка – свою табуретку, так что основных следов преступления не было. Этого парня он не знал, и хотя ему было его жалко, как бывает жалко бродячее животное, он даже не подумал сообщить, чтобы за ним следили тщательнее. Вероятно, Дин уважал и решение уйти из жизни, просто не хотел, чтобы это случилось в его первый рабочий день на последней работе, что у него осталась. Так что он отправился мыть душевые, открыв дверь, если вдруг мальчик очнется.
- Зачем? – тихий шелест вместо голоса напугал Дина в сумрачной душевой как из фильма ужасов лучше, чем это сделал бы обычный голос. Он обернулся, чтобы увидеть нетвердо стоящего на ногах мальчика – или теперь казалось, что он не так и молод – парня, чьи горящие от гнева глаза лучше всего говорили Дину о том, что он кругом поступил неправильно. – Разве я тебя просил? – он говорил с трудом, и Дин списал это на попытку себя задушить без какой-нибудь задней мысли.
- А я просил вешаться в первый мой рабочий день у меня же на глазах? – в тон ему спросил Дин, так же раздражаясь. В первый раз в жизни он, может быть, сделал что-то правильно, и вот, нате, парень его еще и обвиняет! Чем больше Дин к нему приглядывался, тем больше ощущал, что это не мальчик, а действительно парень, притом одного с ним возраста. Он цеплялся за косяк двери и не сводил с Дина пылающего взгляда. Говорить ему было бесполезно, тем более это же дурдом, тут вообще слова ничего не стоили. – Всегда пожалуйста, - буркнул он, отвернувшись от двери спиной. Потом похолодел, подумав, что такой призрак человека может его и двинуть по хребту, а ищи его в этой больнице. Потом развернулся, чтобы проверить, там ли парень, но его уже не было.
Так что Дин постарался расслабиться и закончить работу хотя бы откровенно вовремя. Поначалу обычный труд избавил его от всех мыслей, однако чем ближе был вечер и конец рабочего дня, тем больше Дин понимал, что он здесь не сможет работать. Он был тенью в игровой комнате, наблюдая за жизнью обреченных вечно обитать в четырех стенах людей, и понимал, что они по-своему здесь счастливы, хотя персонал обращается с ними, как с отходами. Он видел, как грубо медбратья таскают еле живых старичков в эту комнату и как медленно они отходят в мир иной, сидя в одном из неудобных кресел. И рядом же с ними играли немногочисленные дети, пугая окружающих сумасшедшим взглядом – они такими родились. Здесь была в высшей мере угнетающая атмосфера, а Дин и так контролировал себя слишком плохо.
Он закрыл кладовку, понимая, что больше не вернется. Шел по коридорам мимо автоматических дверей, не замечая, что за ним бесшумной тенью крадется еще кто-то, настолько маленький и быстрый, что успевал проскальзывать в двери за Дином. Сам же Винчестер был больше занят тем, что отгонял мысли о будущем. Не ценой работы в таком ужасном месте, нет.