- То, кого ты предпочитаешь, только твое личное дело, но судя по камерам наблюдения…
- Кого предпочитаю? О чем ты вообще? Да, они меня не взяли, но это же чертова психбольница, Бобби, я не так отчаялся, чтобы… - Дин случайно увидел беззвучно ехавшую к ним полицейскую машину. – О, отлично. Ты объявил меня в розыск? Я просто уехал к отцу, Бобби, ничего больше.
- В твоей квартире была стрельба, Дин. Я знаю, что не похож на того, кому можно доверить все секреты, но мне казалось, что я заслужил право на объяснение. Зачем тебе этот мальчик, Дин? Отпусти его. Ему нужно продолжать лечение, - Бобби говорил с ним, как с умалишенным. Кастиэль ничего не замечал, поглощенный пиццей. В этот момент он больше всего был похож на психа. И если бы не одно обстоятельство, Дин вернул бы его тут же через пять минут.
- Что значит собьем срок, Бобби? – тихо спросил он. Полицейские приближались. Они остановились у машины сразу за Дином, посветив в окно фонариком. Оставалась минута или две до того, как они подъедут сюда. – Это значит, что меня посадят в любом случае? Но я не крал его, почему ты не слышишь меня…
- Спасибо, Дин, - только и сказал Кастиэль. По всем законам подлости мобильной связи Бобби услышал это так хорошо, как если бы Кастиэль сказал это в трубку. Бобби молчал. Полицейские останавливались. Дин решал.
Он стартанул с места так быстро, как только Импала вообще могла это сделать. И Дина, и Кастиэля вжало в сидение. После этого момента никакого пути назад больше не было. Гордости больше не было. Он ехал к отцу, потому что впервые в жизни не мог решить свои проблемы сам.
***
Улица поражает. Кастиэль не боится, потому что идет за уборщиком, а тот кажется ему неотделимой частью улицы. Кастиэль видит людей, идущих мимо них, но все они какие—то подобные его соседям по палатам. Они некрасивые и нелюдимые, неуверенные и забитые, и Кастиэлю хочется их пожалеть. Из-за этого они не видят, что мир вокруг настолько прекрасен. Как же чудесно знать, что ты просто можешь идти по улице, и никто тебя не спросит, куда ты идешь. Уборщик даже не знает, что он сделал для Кастиэля, но Кастиэль уже не уверен, так ли был хорош его план, если он из-за него неожиданно оказался на свободе. Когда уборщик подошел к машине, Кастиэль поначалу испугался. Он видел машины в фильмах, но не знал, как они работают. Он на всякий случай попросил шепотом у машины прощения, после чего обнаружил, что сзади открывается крышка, кажется, это было багажником. Он совсем немного открыл ее и скользнул внутрь, надеясь, что уборщик его не заметит.
Кастиэль умел абстрагироваться от неудобств. В багажнике пахло так сильно, что его поначалу замутило. А может быть, виновата была езда по дороге с крутыми поворотами и тряской, но Кастиэль не смог даже вовремя заметить, что машина больше не едет. Он выскочил из багажника, дыша как можно глубже. Тем временем он уже не успевал - уборщик вошел в дверь высокого дома. Кастиэль рванулся за ним, оббегая какую-то женщину с тяжелыми пакетами. Она тоже была некрасивой. Кажется, она плакала. Но Кастиэлю было некогда думать. Голова чуть кружилась от того, как глубоко он дышал. Он бежал за уборщиком по лестнице весь путь наверх, до квартиры, когда понял, что больше не может. Он сел на ступеньках и просто дышал. Пусть его тело сдавалось, его душа пела от того, насколько же он свободен.
Прошло минут пять, и Кастиэль заставил себя встать. Он вспотел от такой нагрузки, слишком часто дышал, к тому же ощущал голод, но не собирался сдаваться. Он оказался перед четырьмя одинаковыми дверьми. Такого он не ожидал. Не зная, что ему делать, постучал в первую попавшуюся. Затем во вторую. И в третью. И в четвертую. И только за одной он услышал шаги. Дверь приоткрылась, и тогда Кастиэль услышал уже знакомый голос.
Он вошел в квартиру, думая только о том, что ему еще предстоит узнать. Положил тетрадь на стул, но, подумав, забрал обратно – не отпускать из рук, ему велели, а в этом Кастиэль один из самых послушных. Он смотрел неотрывно на уборщика, находя его совсем молодым, гораздо моложе большинства медперсонала, и не злым. В причинах эмоций Кастиэль не очень хорошо разбирался, но если бы он почувствовал, что на него гневаются, он бы тут же ушел. Но в уборщике не было гнева. В нем была только усталось и удивление.
Его звали Дин. В сумраке Кастиэль не смог разглядеть, но при свете в обшарпанной комнате с минимумом мебели заметил, что все его щеки покрыты светлыми пятнышками. Он протянул руку, чтобы коснуться их, потому что они были ему так знакомы. Он помнил, что у его мамы были такие. Это веснушки, и мама всегда говорила ему, что человек с веснушками – добрый человек. Он знал, что Дин добрый. Но, наверное, он напугал Дина своей попыткой его коснуться, так что отдернул руку и сидел так смущенно. Нельзя было тянуть дальше, он хотел знать все о людях, которые мешают другим умирать. Ведь ради этого он проделал такой путь! Возражение он даже не сразу осознал. А как только понял, что вихрь мыслей накрыл его с такой силой, что он упал на колени перед Дином. Не могло быть так, что какому-то человеку с такой интересной улицы было не все равно, жив Кастиэль или нет. Ведь он никому бы не помешал своей смертью. Он пришел невовремя и ушел бы вовремя, ведь все должно быть возвращено, в том числе и жизнь. Он наблюдал за тем, как эмоции сменяют одна другую на лице Дина, и обычно суровое выражением сменилось каким-то смущением. Он взял Кастиэля за руку – никто никогда не брал его за руку так, чтобы это не причиняло ему боль – и хотел поднять, когда неожиданно упал на пол. Он потянул Кастиэля за собой, обладая физическим преимуществом, и Кастиэль оказался на мгновение оглушен громким стуком его сердца, его запахом и теплом. Последний раз лишь мама обнимала его. Но это было так давно, что ощущения эти стали словно первыми во всей жизни Кастиэля. Дин, наверное, закрывал его собой от чего-то, но для Кастиэля это было объятие, потому что он так хотел. Он не мог перестать смотреть на человека из другого мира. Дин оглядывался, смотрел на стены и не позволял Кастиэлю поднимать голову, да он бы и не стал, потому что ему и с пола все хорошо было видно. Это были мгновения до оглушающего звона и странного свиста. Кастиэль ничего не понимал, знал только, что Дин тащит его снова куда-то за собой, а Дину он доверял. Люди с веснушками – добрые люди.
В такие моменты в фильмах все обычно выживают. Поэтому Кастиэль не боялся. Просто сидел, прислонившись к стене, и инстинктивно вжимал голову в плечи, потому что боялся громких звуков. Дин, наверное, даже не заметил, а Кастиэлю было очень важно знать, что в момент его страха кто-то держит его за руку. У него, конечно, рука была красивее, чем у Кастиэля, ведь она совсем не была такой тонкой и слабой. Тем более что и кожа его была много темнее. На запястье был какой-то браслет, но Кастиэль не успел его разглядеть. Дин поднял голову, выглядывая в окно, и лучшее, что Кастиэль мог сделать – просто сидеть и надеятся, что Дин забудет его отправить обратно. У него был особенный запах, из тех, что никогда не бывают в больнице, и он настолько запомнился Кастиэлю, что одной лишь попытки разобрать его на составляющие хватило, чтобы он не заметил бега. Стиснул в руках коробку, которую ему сунули, и побежал, куда сказали, отстранившись от реальности в свои собственные мысли. Опасности он не ощущал, потому что в фильмах все вечно куда-нибудь бегут. Ему было трудно бежать, но не так, как вверх по лестнице, поэтому он ничего Дину не сказал. Бежал и думал, как случилось, что он никогда не чувствовал таких запахов. Не только Дина, обычной квартиры, лестницы, улицы, машины, - ведь они все были прекрасны в своей яркости. Кастиэль снова извинился шепотом перед машиной, нажимая на единственную ручку, что была видна, и сел на пассажирское сидение. Он был так голоден, что запах из коробки едва не заставил его снова упасть в обморок. С обмороком Кастиэль был знаком теперь – это когда в глазах темнеет и хочется просто лечь как можно ниже. Он был так занят запахом и вкусом пиццы, что случайно пропустил весь разговор. В больнице нельзя слушать чужие разговоры, вспомнил он, так что просто не стал различать слова, а слушал голос. У Дина был красивый голос, хотя и раздраженный. Кастиэль, откусывая маленькие кусочки и пережевывая их как можно дольше, пытался понять, относится ли раздражение к нему. Оказалось, что относится, хотя и не так сильно. Так что когда Кастиэль доел второй кусок с позволения Дина, он решил, что если скажет волшебное «спасибо», Дин перестанет на него злиться, потому что Кастиэль все равно не знал, что он делал не так.