Настроение в лагере было угнетённо-растерянное. Обстановка тревожная. Сашу так и не нашли, лошади пропали, и никто не знал, что именно преподнесёт им наступающий день. К тому же, появились ещё и тяжело раненые. Поход в неизвестность всё более становился опасным для жизни, и возникла необходимость пересмотреть все свои планы и дальнейшее передвижение по ранее назначенному маршруту.
- Как же так у них там получилось, что один обморозился почти до основания, а второй остался не только на ногах, но и смог какое- то время тащить за собой своего брата? – вслух размышлял Семён.
Профессор курил и воспалёнными глазами смотрел на блики огня. Ночь выдалась относительно тёплой и спокойной. Луна уже не пугала своими кровавыми размерами и вместе со спиралью, грозой и смерчем отошла сейчас на вторичный план их обобщающей беседы. Нужно было во всём разобраться и наметить планы на будущий день и на маршрут в целом.
Люда начинала дремать. Николай Губа сидел тут же и доливал в свой кофе спирт. Как всегда молчал.
В небе бесшумными тенями проносились летучие мыши. Где-то ухнула сова, в ручье недалеко всплеснулась маленькая рыбёшка. Костёр потрескивал хвойными ветками. Четыре пары глаз смотрели на огонь, совсем не замечая игры его пламенных язычков.
Профессор протянул к Семёну руку, и тот отдал ему лейтенантскую сумку.
- Ну что ж… - кашлянул он. – Так или иначе, нам предстоит ознакомиться с содержимым. Может, хоть немного приоткроем завесу тайны. Хотя каким образом – решительно не представляю. В руках у нас есть некий артефакт, так сказать, доказательство, что лётчик не мираж и не групповая галлюцинация. Посмотрим, что там внутри?
Все придвинулись ближе к огню, и Губа подкинул ещё несколько веток. Стало светлее. Люда взглянула на братьев. Те спали. Некоторое время можно было подремать и самим, но любопытство – странное, неведомое и, отчасти жутковатое – взяли своё.
Первым делом профессор осмотрел планшет снаружи.
Он принадлежал той эпохе, о которой они первоначально подумали. Что дальше?
Раскрыв его, все четверо невольно замерли.
Интерес сразу вызвала фотография. Всем бросилось в глаза её состояние.
- Будто только что из ателье, - пробормотал Семён, беря из рук профессора снимок и поднося ближе к свету костра. – Как новенькая!
Фотография действительно была прекрасно сохранившейся. Ни пожелтения, ни повреждений от времени – даже эмульсионная плёнка блестела и переливалась в свете огня: всё говорило о том, что снимок был сделан совсем «недавно», в салоне какого-то ателье, коих перед войной было во множестве в любом большом городе Советского государства.
На снимке стоял, опёршись о высокую тумбу, высокий молодой парень в форме лейтенанта ВВС – точная копия лётчика, обнаруженного экспедицией. Сомнений, что это был он, ни у кого не возникало. Рядом у тумбы на фоне декораций горного Кавказа сидела девушка – миловидная, молодая, вся цветущая от счастья. На коленях ребёнок трёх-четырёх лет в костюмчике матроса и маленькой бескозырке. Снимок отдавал теплотой, радостью и благополучием. Всё, казалось, в этой семье было отлично: родители безмерно любили друг друга и лелеяли своего первенца. Наверное, планировали о втором сыне или дочке, но тут нагрянула война, и вот теперь этот счастливый отец и муж лежит здесь мёртвый, непонятно каким образом взявшийся из далёких времён, и как попавший сюда, на Байкал.
Семён перевернул снимок в, надежде хоть на какую-то надпись, печать ателье или подпись владельцев.
Армавир – 1941 год. Лето.
Написано химическим карандашом.
- Итак, - сделал вывод начальник экспедиции. – Лётчик тот же. Судя по всему, здесь он с женой и сыном. Но нам это ничего не даёт, кроме того, что он был женат и имел трёхлетнего ребёнка: мы по-прежнему не знаем кто он такой и откуда родом.
- Или… - Семён глубоко задумался.
- Или, - поддержал его профессор, - он сейчас женат и имеет сына. Ты это хотел сказать?
- Даже не знаю. Трупного запаха нет, разложений нет, форма как новенькая… и ещё эта фотография из ателье. Такое ощущение, что ещё день назад он был жив.