Ясно — у меня были все признаки простолюдинки.
— Ешь теперь, суп остывает! — скомандовал тата. — Такой наваристый, жирный бульон, язык проглотишь!
— Не могу есть — горячо!
— Что ты хнычешь, у самой мехи под носом! — усмехнулся тата.
— Наша бабушка всегда так говорила! — присоединилась к нему тётя Анне. — Чего ты набычилась? Мехи — это рот, подуй! Когда мы, дети, ныли, что еда слишком горячая, она со смехом объясняла: «Это потому, что варили на немытых дровах, завтра сварим кашу на мытых дровах, будет негорячая!»
— Такого вкусного супа давно не ел! — нахваливал тата, доедая третью тарелку супа. — Ты, Анхен, такая же искусная повариха, как мама. А ты, — тата бросил на меня сердитый взгляд, — ты не умеешь ценить хорошую еду! Будто не знаешь, что с едой не играют!
Тоже мне игрушка — этот куриный суп! Кусочки морковки, лука и корешки петрушки — это ладно, но на некоторых кусочках мяса была и шкурка, и, глядя на нее, я вся мурашками покрывалась… В желтоватой суповой жидкости плавали, поблескивая, пятна жира, почти как моря на карте мира, которая висела в школе на стене одного класса! Как они выглядели на карте, я точно не помнила, но, несмотря на это, единственным интересным занятием за обеденным столом было соединять эти моря в супе, и делать это ложкой мне удавалось.
— Ешь как следует и досыта. Кто знает, когда будет у нас такой суп, — велел тата почти сердито.
Под строгими взглядами взрослых суп казался мне ещё противнее. Я зачерпнула ложку супа и сунула в рот, но вместе с кружком морковки попался и кусочек куриной кожи, скользкий и отвратительный — ы-ык! — меня чуть не стошнило.
— Это что за фокусы! — рассердился тата. — Если пища не лезет, тогда вон из-за стола, всё! С капризулями я не разговариваю!
Слова словами — бывало, тата и худшие говорил, но таким злым тоном — никогда. Я почувствовала, как плач зародился где-то в животе, начал расти, пополз вверх.
— Сам ты капризуля! — попыталась я словами опередить плач.
— Не хочешь становиться директором школы — и ничего!
Оказалось, я случайно нажала на правильную кнопку: заслышав о директорстве, тётя Анне оживилась и принялась допытываться у таты. Я смогла спокойно оставаться сидеть за столом и ковыряться в куске хлеба, а слёзы на сей раз не выступили.
— Слава Господу! — воскликнула тётя Анне, услыхав, что тётенька с двойным подбородком, Иреэне, которая приезжала предложить тате стать директором школы, какая-то важная партийная шишка.
— Сказала, что они основательно проверили мою подноготную, и что я завоевал доверие местного населения… То, что я служил в Красной армии, дает дополнительные плюсы… Ну, это чисто случайное совпадение, ведь будь я на пару лет моложе, меня бы немцы позже забрали в свою армию, — объяснял он тёте.
— Ты даже был ранен! — воскликнула тётя Анне.
— Так-то оно так — но не в голову! — усмехнулся тата. — Как бы там ни было, но с головой у меня всё в порядке, и умом я не тронулся, чтобы участвовать в таком деле!
— Господи боже мой! — возвела тётя Анне глаза к потолку. — Но подумай: ты выберешься из этой волчьей норы, будешь жить в нормальной квартире, да и жалованье, наверное… Ты не обязан становиться красным, большая часть нынешних начальников ведь такие… редиски, красные только снаружи! Многие ли среди них коммунисты!
— В том-то и дело, стань я директором школы — мне пришлось бы вступить в компартию… в КПЭ! — скривился тата.
— В ка-пэ-э? — испугалась тётя Анне. — Тогда, конечно, это меняет дело… Папа всегда повторял, что в нашем семействе никогда не было грабителей, убийц и коммунистов! Но… знаешь ли ты, как трудно тут, в этом доме соблюдать чистоту? Щели в полу такие, что прямо удивительно, что ребёнок до сих пор не сломал ноги… И плита дымит… Зимой тут было холоднее, чем в волчьей норе. И вообще… А нельзя ли так, что сначала вступишь в партию, а когда станешь директором, то из партии выйдешь?
— Нет. В нынешнее время это невозможно! Кто внутри — тот внутри, кто снаружи — тот снаружи. Таков улей Сталина! — засмеялся тата.
— Но… но вдруг ты смог бы помочь Хельмес освободиться из лагеря? — допытывалась тётя. — Конечно, эта партийность дело постыдное, но… но при такой беде не до стеснений…
— Совсем наоборот, — усмехнулся тата. Закурив папиросу и выдохнув большие кольца дыма, он горестно заметил: — С Хельмес мне тогда пришлось бы развестись. Да-да, чего ты удивляешься? Не знаешь, что ли, в каком государстве живёшь? В Советском Союзе с политзаключенными разводятся так, что у них и не спрашивают, позже их письменно извещают… ну да, если извещают…