— А где я была?
— Тебя тогда на свете не было, — услыхала я знакомый ответ. Конечно, это была наглая ложь, ведь я отлично помнила, что была всё время, но всякий раз, когда я не помнила какого-нибудь случая или места, мне говорили, что меня тогда вообще не было…
— Интересно, куда Анхен теперь запропастилась? — спросила тётя Лийлиа, взглянув на большие круглые настенные часы, и нахмурилась. — Мне домой пора. Отть приходит с работы и хочет есть… Не случилось ли чего?
— Может, тётя Анне теперь сама выслеживает того… в зелёном пиджаке? Он, похоже, хороший бегун… — предположила я.
Когда мальчишки играли в войну, всегда сначала одни с повязками из синей креповой бумаги на рукавах выслеживали тех, у кого были красные повязки, а затем сами удирали и прятались от красных.
— Похоже, ты тоже порядочная паникерша, — усмехнулась тётя Лийлиа. — Но фактически дело, видать, начинает принимать серьёзный оборот — и куда Анне так надолго пропала? Ведь всякое бывает: некоторых хватают прямо на улице и увозят в чёрных воронках… Коммунисты шуток не понимают — будь то женщины, или дети, или беспомощные старики — всех увозят в Сибирь, и ни одна собака не тявкнет.
— Мою бабушку Мари тоже увезли…
Тётя Лийлиа присела и заглянула мне в глаза.
— Ты помнишь это, Леэлочка?
— Мхмм! — хмыкнула я и кивнула, хотя бабушка Мари не возникла в этот момент у меня перед глазами. О ней говорили ведь так часто и признавали, что Мари сильная женщина, коль скоро и в восемьдесят четыре года в состоянии работать в сибирском колхозе, а другая бы даже не вынесла столь долгую дорогу в вагоне для скота… У мамы, когда говорили о бабушке Мари, всегда глаза влажнели. И особенно, когда вспоминали последние слова, которые бабушка сказала мне.
— Бабушка Мари сказала мне, когда её увозили: «Ты смеёшься, а я плачу — кто знает, увидят ли тебя ещё когда-нибудь мои глаза?» — гордо сообщила я тёте Лийлии. Я бы с удовольствием добавила: «А тебя тогда ещё не было», но это можно было приберечь на потом.
— А может, я, действительно, отнеслась к словам Анне слишком несерьёзно? — забеспокоилась тётя Лийлиа. — Я бы и впрямь могла сама сходить взглянуть, не подкарауливает ли тот тип где-то поблизости… Сама подумай, если её теперь вот так увезут, повязанную, как уборщица, клетчатым платком! И был ли у неё при себе паспорт?
Но едва тётя Лийлиа успела закурить очередную сигарету, как Анне ворвалась в дверь.
— Дымишь тут при ребёнке, как паровоз! — сердито крикнула она и стянула с головы чужой платок. — Я обошла площадь и возле «Пярла» тоже проверила — энкавэдэшник исчез. Похоже, опасность миновала!
— Ну я сразу тебе сказала, что всё не так и серьёзно! — усмехнулась тётя Лийлиа.
Однако Анне напомнила, что осторожность никогда не повредит, и сочла, что будет разумнее, если я на сей раз пойду ночевать к тёте Лийлии на улицу Юлазе.
— Никогда не знаешь, что эти энкавэдэшники задумали, — рассуждала она вслух. — А то явятся ночью и уведут меня вместе с ребёнком, что тогда Феликс скажет?
— Хочешь пойти ко мне? — спросила тётя Лийлиа. — У нас, правда, нет ни игрушек, ни детских книжек, но мы что-нибудь придумаем.
— Да почему ей не хотеть, — ответила за меня тётя Анне. — И мне будет легче всё сделать. Надо в посылку Эйно положить копчёное мясо, но его не разрешают посылать просто так, надо сходить в одно место, где на мясо поставят штамп, а там вечная очередь. И в почтовой конторе иной раз приходится стоять несколько часов, ребёнку это скоро надоедает, начинает капризничать.
Известное дело, стояние в очередях было одним из любимых занятий тёти Анне, а по-моему, это было до смерти нудно. Но и с тётей Лийлией не обошлось без стояния в очереди. На углу улиц Юлазе и Тулика, когда мы были совсем близко от её дома, она вдруг вспомнила, что надо хлеба купить. Идти в магазин, где наверняка придется стоять в очереди, мне, конечно, не хотелось. Заметив моё недовольство, тётя Лийлиа таинственно изрекла: