Я была так измучена болью, что задремала в кресле. Проснулась только тогда, когда мужчина в белой шапке и с носом, похожим на клюв вороны, тронул меня за плечо. И сразу боль в животе решила поприветствовать дядю-врача. То, что врач нажимал на живот посередине, справа и слева, на боль нисколечко не влияло — она возникала, когда хотела. Делала маленькую передышку и затем нападала с новой жуткой силой. Уу-уу!
— Глупости, — сказал носатый врач, когда тётя Маали спросила, не может ли причиной боли быть внезапное нервное заболевание. Расспрашивая тётю Маали о том, что я сегодня ела, врач все время сверлил меня своими чёрными глазами-пуговками.
— Клубника! — вдруг воскликнул он. — Эта сыпь, что у тебя на шее и на ляжках, была она у тебя уже раньше или появилась только теперь? Похоже, мы имеем дело с диатезом.
Бедные клубничники! Мне не понравилось, что их обвиняют и в боли в животе, и в появлении маленьких красных пятнышек на коже. Теперь, когда я заметила эти пятнышки, у меня возникло неодолимое желание сильно их почесать, но врач строго велел потерпеть, если чешется. Клубника? Приятные, вкусные и сочные ягоды — не могли они вызвать такую жуткую боль! Охотнее я подозревала бы картофельный суп, особенно плававшие в нем противные, скользкие кусочки лука. Но после того как доктор то добром, то насильно заставил меня выпить несколько кружек тёплой воды и после этого научил, как надо сунуть пальцы в горло, я изрыгнула одновременно и кусочки лука, и красные кусочки клубники в большой старинный фаянсовый ночной горшок, который дядя Копли назвал забавным словом «утенсиль». Вид этой отвратительной блевотины был столь гадок, что меня вырвало два-три раза подряд.
Дяденька-врач дал тёте Маали коробочку с лекарством и велел дать мне утром полтаблетки димедрола, если сыпь к утру не пройдёт. А мне он сказал, подняв двумя пальцами за подбородок мою голову:
— Бабушка с дедушкой уже знают, что клубнику давать тебе больше нельзя, но ты ведь и сама молодец и будешь это помнить, ладно?
Я молча кивнула, хотя сразу, как только боль прошла, стала обвинять мысленно вместо клубники те противные кусочки лука в супе…
— Да, у еврея башка варит! Сразу сказал, что клубничный диатез! — услыхала я голос дяди Копли из кухни. — А ты бубнила: нервный шок, нервный шок!
Засыпая, я пыталась припомнить, не слышала ли подобного разговора раньше… Ну да, конечно, слыхала! Когда тата говорил об освобождении мамы, он тоже сказал что-то вроде того, что евреи мудрые и всё знают! Почему тётя Маали и дядя Копли сразу мне не сказали, что дяденька-врач еврей. Я бы тогда сама смогла у него спросить, где мама сейчас и когда она вернётся домой! А теперь этот дяденька-врач уехал, и никто не догадался спросить у него самое важное…
Глаза сами так и слипались. Я сунула руки под правую щёку, как нравилось тате, и тут с испугом заметила, что с ноготка мизинца на правой руке исчез лак — только малюсенькая тёмно-красная полосочка осталась посреди ногтя… Конечно, лак для ногтей предназначается для утончённых дам, и уж они-то пальцы в горло не суют. Или, если суют, то, наверное, только мизинец, как тогда, когда элегантно выковыривают мизинцем козявки из носа. Мне было очень жалко, что лак исчез с моего мизинца. Проклятый диатез от супового лука!
Не всем детям нравится тащить и толкать
Утром у меня больше не было никаких красных пятнышек ни на ногах, ни на животе, ни на шее, и боль исчезла, словно её и не было. Зато мы с Сирье и Майе стали играть в «скорую помощь». Соседи сверху наблюдали вечером из окна за прибытием врачебной машины, и Майе прекрасно научилась подражать сирене «скорой помощи». Я, имевшая ближе всех дело с врачом, взяла на себя роль доктора, а Сирье досталась роль больного ребёнка, который должен был пить кружками воду и совать пальцы в горло, а когда ей надоело играть в больную, я принялась лечить целлулоидную куклу Лайлу, у которой болтались руки и ноги, а также резиновую овцу, у неё на брюхе была дырочка, через которую овца раньше пищала, и бабочку на колесиках. Такую жестяную бабочку, которую надо было за палочку или везти за собой, или толкать впереди себя, привезла тётя Анне мне в Руйла, но я ею не очень-то занималась. Мне самой таскать ту бабочку по дороге казалось глупым и бессмысленным занятием, хотя взрослым очень нравилось, чтобы дети ходили и, за здорово живёшь, что-то возили за собой — будь то жестяная бабочка со скрипящими крыльями, лошадки на колёсиках или дребезжащие деревянные грузовички.
«Какая счастливая семья!» — восхищалась тётя Маали всякий раз, когда по вечерам мимо нашей калитки прогуливалось одно семейство: папаша в клетчатой кепке, мамаша в коротком платье с накладными почти до ушей плечами и маленький мальчик в матросской бескозырке, тащивший за собой на верёвке дребезжащий грузовичок с красным кузовом. Малыши, что-нибудь волочащие за собой или толкающие впереди себя, казались взрослым милее, чем просто идущие или подпрыгивающие на ходу ребятишки. Я и подумала, что когда мама вернётся, нам с нею и татой, втроём, на радость тёти Маали надо будет раза два пройтись мимо калитки по улице Вярава с той жестяной бабочкой с дребезжащими крыльями… Но захочет ли тата вот так брести по песчаному тротуару? Да и сама я, по правде говоря, чувствовала бы себя гораздо счастливее, сидя у бегущего таты на закорках, хотя это, по мнению других, не было столь привлекательным зрелищем, как таскание за собой бабочки с жестяными крыльями.