Вдруг распахнулась дверь холодной комнаты, и в кухню вошла учительница математики Малле. Она явно всё время была дома, но не хотела присоединяться к компании. Я смотрела на эту полную с короткой завивкой женщину и думала, что очень молодой она быть не может, но поговорить со старшими девочками ей есть о чем, потому что у неё была бородавка, прямо рядом с ноздрей. Что касается веснушек, то издалека я не могла разглядеть, однако заметила у неё на щеках пару родинок.
Тётя взяла мою ладошку в свою руку и сказала:
— Тэре! Познакомимся. Ты, наверное, маленькая Леэло?
Ну что на это скажешь! Имя было правильное, и раз маленькая, так маленькая, что мне оставалось, кроме как вежливо кивнуть и произнести: «Угу». Я бы с удовольствием сказала, что на самом-то деле я товарищ ребёнок, но чего хвастаться чужому человеку.
— А я мать Малле, — объявила женщина, улыбаясь. — Малле вернётся из города вечерним автобусом. Моя дочка будет жить тут, и мне придётся время от времени приезжать сюда. Контролировать, не обижаете ли вы её… Скажи, а вы ведь не станете дразнить Малле? — обратилась мать Малле ко мне, но краем глаза поглядывала на тату.
— Угу, — я помотала головой. По-моему, я никого не дразнила, и именно тата был тем, кто всегда заступался в школе за Велло, над которым другие мальчики иногда насмехались из-за того, что он однажды надел сапоги не на ту ногу. Тата не разрешал обзывать немецком щенком Харри, отцом которого был по слухам пленный немец и бабушка которого постоянно заявляла другим женщинам в деревне, что Сталин действительно бессмертен. Честно говоря, и я тоже, обижаясь на Харри, обзывала его немецким щенком. Он был таким ребёнком, что, если ему в руку попадало хоть три песчинки, он должен был сыпануть их кому-нибудь в лицо. Когда играли в дочки-матери, песок часто требовался вместо сахара или муки, но, играя в семью, можно было держать Харри от песка подальше, зато когда шли всей компанией на площадку для прыжков строить песчаные замки, это быстро кончалось диким криком и неприятностями. Харри поворачивался к остальным спиной, расставлял ноги и начинал двумя руками, гребя песок, швырять его между ног в других. Наверное, немецкие собаки так делали, а иначе почему Харри обзывали немецким щенком? Обычно в таком случае кто-нибудь из мальчиков постарше брал Харри за шиворот, давал ему ногой пинок под зад и велел немецкому щенку бежать домой ябедничать. Похоже, приказ парней был для Харри законом: немного погодя в стоящем по другую сторону дороги доме хлопала дверь и показывалась старуха в чёрном пальто и в платке, торопливо спускавшаяся следом за Харри с высокого крыльца. Хотя мы и знали, что Харрина бабушка передвигается довольно шустро, успевали украсить башню песчаного замка одуванчиками или колокольчиком, прежде чем пуститься наутёк, а нам вслед долго летели проклятия: «Вот я вас поймаю, негодяи и мерзавцы! Я вам покажу, как младших обижать. Всех в колонию отправлю!»
Никто не принимал угрозы Харриной бабушки всерьез, но когда я рассказала об этом тате, он рассердился и заметил, что некрасиво дразнить тех, кто слабее тебя, и чтобы я представила себе, что чувствуешь, когда все другие против тебя. Обзывать его немецким щенком тата запретил и мне, и старшим детям. Но от этого Харри не перестал кидаться песком!
Когда мать Малле спросила, не буду ли я обижать её дочку, у меня затеплилась надежда, что, может, Малле ещё ребёнок, потому что ведь взрослым не требуется, чтобы их защищала мать. Было бы так славно, чтобы в нашей квартире жила девочка моего возраста! Конечно, я защищала бы Малле, если бы кто-нибудь пытался её дразнить — только тогда пришлось бы взять с неё честное слово, что она не будет швыряться в других песком.
Но тата сказал:
— Конечно, для Малле была бы компания, если бы и моя супруга тоже была дома, но, похоже, в этом учебном году она ещё не вернётся.
— Я знаю, — сказала мать Малле серьёзно. — Отец Малле отправлен туда же, куда и ваша жена. Только у меня нет больше причины его ждать. Вот такие дела. Но при ребёнке мы о таких вещах говорить не будем.
— Да, конечно, — подтвердил тата. Я это ощутила буквально как предательство: разве мало было такого, о чём я знала и никому не проболталась ни словечком — начиная со спортивных медалей таты, которые бабушка выбросила в речку Йыгисоо, и кончая тем, что Плыкс-Поэнг — сын Сирки. Но тата сделал вид, будто я какой-то младенец, который без конца болтает глупости, и отправил меня в комнату, играть со «своими вещами»! Со своими вещами! Будто он не знал, что нога моей Кати по-прежнему поломана, у медведя болтается голова, половина кубиков пропала, а бабочку на колесиках я терпеть не могу! Недочитанную сказку про соловья я тоже не хотела брать в руки, ведь было немного страшно раскрыть книгу там, где я её закрыла, — оттуда на меня смотрела стоящая в головах у императора Смерть.