- О, я даже не знаю, – томно опускаю глаза, - Я обычно допоздна в ресторане.
- Сделай исключения для меня, – Эван поддается вперед, и близость его тела будоражит мое разыгравшееся воображение. – Обещаю не забываемый вечер.
Как же хочется ответить ему да! Боже! Да я готова прямо сейчас залезть на стол, сбросить на пол все шикарно обставленные блюда вокруг нас и оседлать его! Я уже вижу удивленный и вожделеющий его взгляд, когда я залезаю на него и начинаю тереться о его твердый возбужденный член своей промежностью, творя на нем буйный танец… Но мне еще так много нужно сделать для нашего ресторана, и лишь, поэтому я скромно отвечаю:
- Я освобожусь в семь.
- Тогда в семь. – Покорно соглашается Эван, и я готова расцеловать его за эти слова! Никаких требований или желаний подчинить, подмять меня под себя. Никакого сравнения с Владимиром. Если Владимир говорил в шесть, то я должна была быть готова без пяти минут шестого, и неважно какие у меня могли быть планы.
- Ты приедешь прямо к Le Bernardin?
- Я прискочу к тебе! – он довольно улыбается.
- Что это значит? – я не представляю, что он мог задумать.
- Только то, что сказал – загадочно отвечает Эван, и переплетает наши пальцы. – Не хочу уходить от тебя, - со вздохом сожаления говорит он - Но мне, как и тебе еще предстоит многое сделать за этот день.
Я его понимаю, мне тоже не хочется расставаться, но нас обоих ждут неотложные дела. То, что Эван приехал ко мне, уже так многое для меня значит.
Бруклин, район Уильямсбург.
Между старым кафетерием и заброшенным складом стоит длинное многоэтажное здание, переделанное под лофт еще в далекие 30-е годы, когда район Бруклин полностью присоединился и стал неотъемлемой частью Нью-Йорка. В этом боро, жители именуют себя бруклинитами, овеянные непринужденным течением жизни, с гордостью отмечают, что могут считаться четвертыми по количеству населению городом США, если бы не оставались вечным «вторым кругом» округа Нью-Йорк. Но кого это волнует? Ведь именно Бруклин сумел вместить в себя за всю историю своего существования целых шесть городов, не считая конечно полуострова Кони-Айленд, известный по своему грандиозному парку аттракционов. Но не все так же рьяно защищают и любят свой родной дом, есть здесь приезжие, осевшие на время люди, которые ненавидят это место, считая Бруклин не просто вторым округом Нью-Йорка. Но и местом второго сорта.
На одном из верхних этажей лофта, царит полумрак, все окна плотно закрывают жалюзи, и от этого комната выглядит еще более мрачной. В самой глубине лофта, в ванной комнате шумит вода. Крупный мужчина, опирается руками о стенки душевой кабины, которая кажется слишком маленькой по сравнению с его внушительными габаритами, готовая сломаться под натиском его рук, так сильно давящих на стенки, не обращая внимания на уже сменившуюся температуру воды. Чертов Бруклин! Чертово это место, где он должен временно пережидать! Но он им всем еще покажет! Да, он покажет! Особенно этой маленькой сучке, которая позволила себе так обойтись с ним! А этот толстый и тупой повар, вечно трясущийся над чертовым рестораном, который на самом деле никогда ему и не принадлежал! О! Он заставит его вариться в собственном сале. Он отлично помнит его снисходительные взгляды, и то с каким призрением он смотрел на него в последний раз. И эта сучка, вечно влезающая не в свои дела, она за все ответит! Она поймет, как это неправильно отрезать ту руку, что тебя кормит! Они все ответят! Мужчина со злобой усмехнулся собственным мыслям, да он им всем покажет. Но нужно еще раз пробежаться по плану. Осечки быть не должно. Мужчин резким движением перекрыл воду, и смахнул с головы остатки воды, которые острыми брызгами разлетаются во все стороны. Обвязав вокруг мощных бедер полотенце, он вышел из ванной и прошел к своему столу, оставляя мокрые следы на темном грязном паркете. Здесь целой грудой лежат фотографии, личные записи, документу, смятые купюры мелких денег и уже ни кому не нужные планы на новую жизнь. Последние он не хотел выбрасывать, глядя на эти построенные, когда то планы, сбыться которым, теперь было не суждено, в нем начинала клокотать ярость. И эта ярость была как бомба замедленного действия. И пока она мерно тикает, он всласть позабавится, устраивая мелкие неприятные пакости. Прямо как с этими морозильниками! Тупые! Какие же они все тупые! Мужчина сжал руки в кулаки, трясясь от злобы и презрения. Они даже не догадались сменить камеры! Они ничего не найдут. Ничего. А он еще вернется, да маленькая сучка, ты еще увидишь, как я тебя сделаю. Глаза мужчины озаряет триумф, гордый собой, что так ловко провернул первый пункт своего плана, довольно усмехается. Ты будешь смотреть на меня, и твои тупые глаза округляться от удивления, когда ты, наконец, поймешь, кто перед тобой стоит, кто сумел выбить почву у всех вас из под ног! Губы искривляются в похотливой усмешке. И кто знает, быть может, это будет и в прямом и в переносном смысле. Да, маленькая дрянная сучка, я всегда хотел тебя получить. И я тебя получу! Сломаю, разорву и выброшу, оставив твое бездыханное тело лежать прямо на руинах того места которое никогда тебе не принадлежало! Никогда! С грохотом кулак опускается на стол, и тот не выдержав силы удара, накреняется, и валится вниз, унося с собой все фотографии, документы, пару смятых купюр, и построенные когда то планы на светлое будущее, сбыться которым уже не будет суждено на грязный и пыльный пол. Прямо возле ног мужчины приземляется фотография, на ней изображена женщина, садящаяся в машину. Темные волосы, убранные назад, глаза закрывают огромные солнечные очки, она улыбается кому то, кто остается за кадром. Новая волна ярости поднимается в груди мужчины. Дрянь! Ему она никогда так не улыбалась! Он наступает пяткой на середину фотографии, сминая ее, а затем, отшвырнув в сторону, уходит прочь. У него впереди еще много дел. Гнев это хорошо, это то, что движет им сейчас, не дает остановиться. Это то, что подогревает в нем тлеющую как угольки жизнь. Тик – так, тик- так, дрянь, бомба тикает, игра началась!