Нина Васильевна заметила, что я по рассеянности надел трусы наизнанку. Она заставила меня в присутствии других детей снять с себя трусы и надеть их правильно. При этом все прочие дети должны были кружиться вокруг меня хороводом, выкликая в мой адрес различные дразнилки. Я не отличался особой стыдливостью, поэтому отнесся к ритуалу публичного обнажения достаточно спокойно. Просто механически снял с себя трусы, вывернул их и надел заново. И все это стоя в круге из кружащихся и обзывающихся детей. Мне это далось легко, но другого ребенка, наверное, такой эпизод мог бы травмировать.
Будучи ребенком тихого и кроткого нрава, я иногда пугал окружающих вспышками необузданной и неконтролируемой ярости, припадками исступленного гнева. В этих состояниях я никого и ничего не боялся и бросался в бой, что называется «очертя голову», готовый немедленно погибнуть или убить. Случалось это со мной крайне редко, но эти провалы в «состояние берсерка» выглядели со стороны, судя по всему, настолько чудовищно и настолько контрастировали с моим обычным поведением, что надолго запоминались свидетелям. Раз уж пишу я сейчас о социализации в детских коллективах, то вынужден признать, что в различных неприятных ситуациях, каковые в упомянутых коллективах случаются неизбежно, эти припадки ярости очень помогали мне, избавляли от попадания на роль «жертвы». Тем не менее я ненавидел эти припадки и старался всячески их избегать, потому что вслед за ними неизменно отлавливал я тяжелый и мучительный «отходняк» – лежал пластом, полностью лишенный сил, не умея пошевелиться. Я не люблю адреналин. Меня не влечет (и никогда не влекла) опасность и прочие острые ощущения в этом роде. Всей душой ненавижу этот адреналиновый приход, когда челюсти твои сжимает отвратительный биохимический спазм, а в щеках словно бы обнаруживаются невидимые шарниры. Судорога лицевых мышц – не так ли? Из-за этой судороги я называл это состояние состоянием Щелкунчика. Я казался себе самому деревянным или металлическим человечком, в ярости разгрызающим орех Кракатук.
Мне было девять лет, когда мои родители, разведясь, поселились порознь в двух отдельных квартирах, располагающихся в зеленовато-сером семнадцатиэтажном доме на ножках. Такие дома произрастали парочками на северо-западе Москвы, на Речном вокзале. Там я пошел в третий класс, в новую для меня школу № 159, стандартную школу в соседнем дворе. Атмосфера в этой школе была омерзительно агрессивная, градус детского насилия пусть не зашкаливал, но держался на достаточно высоком уровне. И ко мне сразу же стала присматриваться хулиганская шайка, состоящая из более старших детей мужского пола: не жертва ли?
В таких случаях, прежде чем обрушить на того или иного ребенка шквал избиений, преследований и издевательств, хулиганская шайка производит ряд предварительных проверочных действий, дабы удостовериться, что данное дитя действительно подходит на роль жертвы. К тебе присматриваются, принюхиваются. Затем начинают (осторожненько поначалу) подкатывать, задирать. Следят за твоими реакциями, подходят, предлагают показать «приемчик самбо». Перебрасывают через голову. Отпускают шуточки, постепенно становящиеся все более оскорбительными.
Я не защищался, не отшучивался, оставался инертным. Вроде бы идеально подходил на роль жертвы. Казалось, прибыл идеальный для измывательств новичок – ко всему безразличный асоциал, замкнутый, тупой, физически слабый, не любимый педагогами. Такого никто защищать не станет.
В хищных очах этой волчьей стайки уже зажглись предвкушающие забаву огоньки. Но сразу же выяснилось, что на роль жертвы я не подхожу. Внезапно выдал я совершенно оголтелую реакцию в ответ на вроде бы безобидную шалость. Как-то раз проходил я мимо этой шайки (они всегда стояли гурьбой, человек семь-восемь, зыркали вокруг себя, гыгыкали, ощерясь), и вдруг кто-то из них подбежал ко мне сзади и засунул за воротник льдышку.
Кусочек льда скользнул по моему позвоночнику. И внезапно ослепляющая, нежданная, бешеная ярость снизошла на меня.
Я еще до того приметил, что в раздевалке, в углу, свалены горой старые вешалки – большие железные треугольники, усеянные железными крюками. Грозное оружие. Стремглав или опрометью (люблю такие словечки) влетел я в раздевалку. Ничего не соображая, схватил один из этих железных треугольников (он был почти с меня ростом), подбежал к стайке и стал молотить их всех этой страшной херовиной, не глядя, со сведенными судорогой челюстями. Шансов на победу у меня не было, да и насрать мне было на победу. Я желал одного: убить или погибнуть. Какая уж там победа – их было много, они были старше, выше меня ростом, сильнее. Играючи они вырвали из моих рук мое грозное оружие. Я ждал страшного избиения, уничтожения. Но они даже пальцем меня не тронули. Нечто такое узрели они в моих ослепленных бешенством глазах, что мгновенно и навсегда определило мой социальный статус: опасный взрывчатый ебанат. Таких не трогают.