В общем, поезд настраивает на прустовско-набоковский лад, и это относится даже к семилетнему мозгу, еще не знакомому с текстами упомянутых авторов. Но не успела нагрянуть моя первая в жизни вагонная ночь, как в купэ вошла дама в очках с очень темными стеклами. Она показалась мне совершенно незнакомой, но обратилась ко мне с приветствием, назвав по имени. Выяснилось, что это приятельница моих родителей, которую мой папа случайно встретил на перроне буквально за минуту до отправления поезда. Он успел рассказать ей, что я еду в этом поезде, и попросить присмотреть за мной.
И вот она пришла меня проведать, сказала, что они с мужем и дочкой тоже едут в Коктебель. Она пригласила меня навестить их купэ в соседнем вагоне. В этом купэ увидел я очень веснушчатую девочку, мою ровесницу, которая также валялась на верхней полке и таращилась в окно, как делал и я еще пять минут назад. С этой девочкой я потом дружил много лет. Нам даже предстояло учиться в одном классе, в школе рабочей молодежи, куда мы с ней попали уже четырнадцатилетними подростками. Папа ее был писатель, так что она, как и я, принадлежала к касте деписов (дети писателей).
Так вот и случилось, что тот день подарил мне двух новых друзей – поезд и девочку.
Впоследствии я так много времени проводил в поездах и так свыкся с поездной атмосферой, что недавно даже предложил своей возлюбленной Соне Стереостырски соорудить совместными усилиями фильм под названием «Поезд». В данном случае слово «соорудить» не случайно. Речь идет не о том, чтобы снять фильм, но именно соорудить его. Я очень увлечен в последнее время киножанром, который можно определить как ресайклин movies. Рецепт прост: берешь множество уже существующих чужих фильмов и перемонтируешь их в новый, свой собственный фильм. То есть киноколлаж, причем усилия монтажа и различные специальные эффекты («изменение порогового значения» – так называется один из моих излюбленнейших эффектов на техническом языке) должны (согласно моей идее) сделать почти невозможным для зрителя опознавание тех фрагментов, которые заимствованы из уже существующих киноповествований. Мы с Соней тщательно составили длиннейший список фильмов, чье действие разворачивается в поездах. Идея нашего фильма заключается в том, чтобы создать ощущение бесконечного поезда, в котором происходит все, что только может происходить в поездах: ограбления, перестрелки, любовные сценки, философские беседы, убийства, вторжения инопланетян, исповеди и прочее. Переход из вагона в вагон должно сопровождать изменением жанра и стиля повествования. Поезд – идеальная и этаблированная метафора кино. «Фильмы – это поезда в ночи», – сказал Трюффо. Безусловно, эти слова заслуживают того, чтобы сделаться эпиграфом к нашему планируемому фильму. Не знаю, хватит ли у нас терпения и усердия, чтобы деликатнейшим и потрясающим образом склеить этот бесконечный поезд. Но если получится… это было бы великолепно!
В нынешние времена семилетнему ребенку никто не позволил бы путешествовать в поезде без сопровождения взрослых – такая идея нынче даже в голову никому не придет, наверное. Но в Советском Союзе семидесятых годов это казалось вполне нормальным: наличествовало некое общесоюзное ощущение безопасности.
Чингисхан и другие создатели гигантских империй часто прибегали в целях обоснования своей деятельности к одной и той же метафорической фигуре. Они говорили, что цель их – создать гигантскую страну, по которой прекрасная и невинная девушка сможет пройти из конца в конец, держа на голове кувшин с золотыми монетами, – и девушка останется нетронутой, и ни одна монета не будет похищена. Я не возьмусь утверждать, что прекрасная девушка смогла бы пронести свой кувшин с золотыми монетами по территориям тогдашнего СССР – от Владивостока до Калининграда. И все же поздний СССР до некоторой степени являлся осуществленной мечтой Чингисхана. Не знаю относительно девушек с золотыми монетами, но тощие изможденные мальчики точно никого не интересовали, так что путешествие мое прошло благополучно.
Зеленый поезд доставил меня в мир, который оказался настолько вызывающе прекрасен, что я даже не сразу смог его полюбить. Словно северный призрак, я блуждал в потоках цветочных ароматов. Поначалу меня немного пришибло от этого разгула благоуханий, от флорического натиска, смешанного с натиском южного солнца. Я привык к невзрачным подмосковным туманцам, к прохладным лужам, к запаху северной хвои. А тут вдруг растительный беспредел, жара, яростное полыхание каких-то чудовищных лучей. Но все это не имело никакого значения, потому что немедленно предстало предо мной нечто гигантское, нечто совершенно всеобъемлющее, чему только и следовало отдавать весь свой восторг, – море. Если я до этого мига когда-нибудь и пытался представить себе облик Бога, то выглядел он именно так.