Убедившись в успешности своего дебюта, я осмелела. Вернулась в Сохо еще раз и совершила более длительную прогулку, потом приходила снова и снова… Я сделалась постоянным гостем в публичном доме на Берик-стрит — мадам держала для меня комнату, которой я пользовалась три дня в неделю. Разумеется, она еще раньше догадалась, ради чего я прихожу, но по тому, как она щурилась, разговаривая со мной, я предположила: она не может сказать с уверенностью, является ли к ней девушка, чтобы переодеться в брюки, или юноша, чтобы избавиться от платья. Временами я и сама переставала это понимать.
Ибо каждый раз я изобретала какую-нибудь новую хитрость, чтобы сделать свой облик более убедительным. Наведавшись к цирюльнику, я заменила свою женственную стрижку совсем короткой. Обзавелась туфлями, носками, фуфайками, подштанниками. Пробовала разные повязки, чтобы еще больше сгладить легкую округлость груди; в пах подкладывала аккуратно свернутый платок или перчатку — обозначить припухлость от мужского органа самых непритязательных размеров.
Не скажу, что я была счастлива, — не думайте, что такое было возможно. После долгих мучительных недель в комнате миссис Бест я не могла испытывать там никаких положительных чувств: надежда поблекла во мне, как краски на обоях. Зато Лондон, сколько ни поливай его слезами, поблекнуть не мог; разгуливать по нему наконец свободно, в виде юноши, красивого юноши в элегантном костюме, вслед которому оглядываются с завистью, над которым никто не смеется, — в этом мне чудился некий шик, что несколько примиряло меня с действительностью.
«Вот бы меня сейчас видела Китти, — думала я. — Когда я была девушкой, она меня отвергла, а вот посмотрела бы на меня нынче!» Мне вспомнилась книга, которую матушка однажды брала в библиотеке: изгнанная из дома женщина возвращается туда под личиной няньки, чтобы присматривать за собственными детьми. Вот бы, мечталось мне, снова встретить Китти, приударить за ней в качестве мужчины, а потом открыть, кто я есть, и разбить ей сердце, как она разбила мое!
Но, предаваясь таким мыслям, я не пыталась увидеться с Китти; представив себе, что случайно натыкаюсь на нее… на нее с Уолтером, я вздрагивала. Пришел июнь, потом июль, веселое свадебное путешествие наверняка уже закончилось, но мне ни разу не попадалось имя Китти на афишах театров и концертных залов; театральных газет я не покупала и не просматривала, поэтому не имела представления о том, как ей живется замужем за Уолтером. Она являлась мне только в снах. Все такая же ласковая и восхитительная, она звала меня и тянула ко мне губы для поцелуя, но тут на ее покрытые веснушками плечи ложилась рука Уолтера, и Китти отводила от меня виноватый взгляд.
Но я уже не пробуждалась от таких снов в слезах, я спешила снова на Берик-стрит. Мне казалось, эти сны придают блеск моему маскараду.
Однако лишь в конце лета, слоняясь в жаркий августовский вечер по Берлингтонскому пассажу, я полностью осознала, насколько этот маскарад хорош.
Было около девяти. Я замедлила шаг у витрины табачной лавки и стала разглядывать товары: коробки и щипчики для сигар, серебряные зубочистки и черепаховые гребни. Весь месяц стояла жара. На мне был не голубой саржевый костюм, а другой, в котором я исполняла песню «Ах, это алое сукно», то есть гвардейская униформа с небольшой аккуратной фуражкой. Пуговицу у горла я расстегнула, чтобы шею обдувало воздухом.
Постояв немного, я заметила, что у меня появился сосед. Подойдя к той же витрине, он понемногу ко мне приблизился; теперь он почти меня касался — я даже ощущала рукой тепло его руки, чуяла запах его мыла. Я не оборачивалась, чтобы посмотреть ему в лицо, только видела его туфли — до блеска начищенные и довольно нарядные.
После недолгого молчания он заговорил:
— Прекрасный вечер.
По-прежнему не оглядываясь, я бесхитростно с ним согласилась. Снова наступила тишина.
— Любуетесь товаром, так ведь? — продолжил он. Я кивнула и на сей раз обернулась — он как будто об радовался. — Тогда мы наверняка родственные души! — Он говорил как джентльмен, но несколько приглушенным тоном. — Я вот не курю, но, как завижу хорошие курительные принадлежности, не могу противиться соблазну. Сигары, щеточки, щипчики для ногтей… — Незнакомец махнул рукой. — В табачной лавке есть что-то очень мужское, а вы как думаете? — Он перешел едва ли не на шепот. Так же тихо, но скороговоркой он добавил: — Как насчет того, рядовой?
Я недоуменно замигала.
— Простите?
Он окинул улицу взглядом проворным, натренированным и скользким, как хорошо смазанная перчатка, потом снова обратился ко мне:
— Как насчет позабавиться? Есть у тебя куда пойти?
— Не понимаю, о чем вы.
Хотя, честно говоря, я улавливала направление мыслей незнакомца.
Во всяком случае, он решил, что я его дразню. Улыбнувшись, он облизал усы.
— Ах вот как? А я-то думал, все вы, гвардейцы, знаете толк в этих играх…
— Я — нет, — чопорно отозвалась я. — Меня только на прошлой неделе приняли на службу.
Незнакомец снова улыбнулся.
— Зеленый новобранец! Похоже, никогда не занимался этим с другими мужчинами? Такой красивый парнишка?
Я помотала головой.
— Что ж, — он сглотнул, — не приобщишься ли сегодня со мной?
— К чему? — спросила я.
И снова этот быстрый масляный взгляд.
— Дай мне попользоваться твоим славным задиком — или твоими славными губками. Или хотя бы твоей славной белой ручкой — через ширинку. Выбирай на свой вкус, солдат, хватит только дразниться, умоляю. У меня уже отвердело, как ручка метлы, — вот-вот кончу.
Пока длился этот удивительный разговор, мы выглядели со стороны как двое случайных зевак, рассматривавших табачную витрину. Свои непристойные предложения сосед делал той же приглушенной скороговоркой, усы едва поднимались, выпуская слова. Любой наблюдатель решил бы, что мы не имеем друг к другу никакого отношения и каждый погружен в свои мысли.
Подумав об этом, я улыбнулась. И прежним насмешливым тоном спросила:
— И сколько вы мне предложите?
Незнакомец цинично ухмыльнулся, словно ничего другого от меня не ожидал, однако в глазах его мелькнула тень радости — как раз этого он, видимо, и хотел.
— Соверен за отсос или столько же за роберта. — Несомненно, он имел в виду Роберта Браунинга. — Рукой — полгинеи.
Считая шутку завершенной, я приготовилась помотать головой, приподнять фуражку и скрыться. Но незнакомец в нетерпении полуобернулся ко мне, и тут у него на туловище что-то блеснуло. Это была массивная золотая цепочка для часов. Она болталась под полосатой, довольно кричащей жилеткой. Я снова взглянула в лицо незнакомцу (на него падал свет от лампы в окне): его густые волосы и бакенбарды отливали рыжиной. При карих глазах и втянутых щеках, он все же очень походил на Уолтера. Уолтера, с которым лежала, которого целовала Китти.
Эта мысль подействовала на меня странно. Я заговорила, но мне казалось, это слова не мои и произносит их кто-то другой. Я сказала:
— Ладно. Согласен… рукой; за соверен.
На лице незнакомца появилась деловитая мина. Я отошла от витрины; он, как я почувствовала, немного помедлил и последовал за мной. В свой обычный бордель я не собиралась (хотя я очень смутно представляла себе, что намерена предпринять, ясно было одно: уединяться с ним в комнате рискованно, иначе дело может закончиться тем самым робертом), а отправилась в ближайший дворик, где имелся закоулок, который служил шлюхам уборной. Как раз когда мы приблизились, оттуда выходила женщина, промокая юбками промежность; она мне подмигнула. Когда она ушла, я остановилась; вскоре появился мой сопроводитель. Брюки ниже живота он заслонял газетой. Когда он ее отнял, я увидела вздутие размером с добрую бутылку. На мгновение я испугалась, но незнакомец подошел и остановился, глядя выжидающе. Я взялась за его пуговицы, он закрыл глаза.
Я извлекла его член и стала рассматривать. Прежде мне не случалось видеть этот орган вблизи, и, да не обидятся на меня заинтересованные лица, зрелище показалось мне чудовищным. Однако я хорошо понимала его назначение, поскольку наслушалась соответствующих шуточек в мюзик-холле. Обхватив член, я начала его накачивать — неумелой, конечно же, рукой, но парень, похоже, не имел ничего против.