Выбрать главу

С полминуты мы обе молчали, потом незнакомка, подняв подбородок, оглядела меня.

— Вы, верно, возвращались домой с костюмированного бала? — Она протянула это с оттенком высокомерия.

— С бала? — удивилась я.

Я не узнала собственный голос: он гнусавил и дрожал.

— Я думала, эта униформа…

Она указала на мой костюм. Он, как и я, словно бы подрастерял свою браваду, кровоточа алым цветом во мраке экипажа. Я почувствовала, что разочаровываю незнакомку. Я постаралась изобразить дерзкий, как в мюзик-холле, тон:

— О, в форму я переодеваюсь для улицы, а не для вечеринки. Когда девушка в юбках гуляет по улицам без сопровождения, на нее иной раз бросают совсем неподобающие взгляды.

Незнакомка кивнула.

— Понятно. И вам это не нравится? Взгляды, я имею в виду. Мне бы это не пришло в голову.

— Ну… Зависит от того, кто их бросает.

Я возвращалась на привычную стезю; незнакомка — это чувствовалось — следовала в том же направлении. На миг во мне пробудилось уже век как забытое волнение — как бывает, когда взаимодействуешь на сцене с партнером, который назубок знает песни, шаги, репризы, позы… Дала о себе знать давняя глухая боль потери, но ее, в этой новой мизансцене, заглушила острая радость ожидания. На пути к неизвестной цели мы двое, чужая дама и я, разыгрываем роли проститутки и клиента так ладно, словно зачитываем диалог из специального руководства! От этого у меня закружилась голова.

Дама протянула руку к моему обшитому тесьмой воротнику.

— Вот так маленькая обманщица! — произнесла она мягко. И добавила: — Но у вас, конечно, есть брат-гвардеец. Брат или, быть может, ухажер?.. — Ее пальцы слегка дрогнули, и мою шею обожгли холодом сапфир и золото.

— Я работаю в прачечной, униформу сдал в стирку один солдат. Я подумала, позаимствую-ка ее, он не заметит. — Я разгладила складки у себя в промежности, где все так же грубо топорщился скользкий галстук. — Мне понравился фасон брюк.

После кратчайшей паузы рука незнакомки, как я и ожидала, переместилась мне на колено и двинулась вверх по бедру, где и остановилась. Ее ладонь была необычайно горяча. Уже целую вечность никто не трогал меня в этом месте; я так привыкла оборонять его от чужих касаний, что едва удержалась и не скинула ее пальцы.

Вероятно, дама заметила, как я напряглась, потому что она сама убрала руку.

— А вы, боюсь, недотрога.

— О. — Я овладела собой. — Быть недотрогой я умею… если это то самое, что вам нравится…

— Ах.

— А кроме того, — добавила я дерзко, — уж кто недотрога, так это вы сами: я заметила, как вы следили за мной на Сент-Джеймс-сквер. Почему вы не остановили меня тогда, если вам так хотелось… общества?

— Поспешить и испортить игру? Вся штука в том, чтобы оттягивать удовольствие!

Она поднесла к моей щеке другую руку — левую. Я заметила, что перчатки влажные на кончиках пальцев; их запах меня смутил, и я от удивления отшатнулась.

Дама засмеялась:

— Вот так стыдливость! С джентльменами из Сохо вы, поди, не так привередливы.

Выходит, ей было известно очень многое.

— Так вы следили за мной и раньше… не только сегодня!

— Удивительно, чего только не увидишь, глядя из экипажа, если имеешь терпение и острый глаз. Следуешь за добычей, как собака за лисицей, а она ничего не замечает и занята своими мелкими хлопотами: поднимет хвост, сверкнет глазом, оближет губы… Я могла словить вас, дорогая, раз десять, но к чему портить охоту! А сегодня… что же заставило меня наконец решиться? Может, форма, а может, луна…

Незнакомка повернулась к окошку, где виднелась луна: выше и меньше прежнего, но такая же розовая, словно от стыда за порочный мир, который ей назначено освещать.

Я тоже покраснела. Слова дамы удивили меня и испугали, однако они вполне могли оказаться правдой. Занимаясь своим негласным ремеслом среди уличной суеты, недолго и не заметить стоящую карету — особенно когда твое внимание направлено на тротуар, а не на дорогу. Подумать только, все это время она за мной следила… Мне сделалось не по себе. Но разве не публики мне как раз и не хватало? Разве не сожалела я вновь и вновь о том, что мои ночные представления проходят тайно, под покровом темноты? Мне вспомнились сыгранные мною роли, джентльмены, перед которыми я преклоняла колени, их члены, побывавшие у меня во рту. Все это не порождало во мне ни малейшего трепета, но при мысли, что дама за мной следила, у меня в паху сделалось влажно.

Не зная, что сказать, я спросила:

— Выходит, я такая… особенная?

— Увидим, — последовал ответ.

Дальше мы молчали.

*

Дама привезла меня к себе домой, в Сент-Джонс-Вуд, и дом, как я и ожидала, оказался роскошным: высокий светлый особняк на чистой площади, широкая парадная дверь, большие створные окна с мелкой расстекловкой. В одном из окон горела лампа; в соседних домах из-за ставень не проглядывало ни единого огонька. Грохот экипажа на спящей площади прозвучал оглушительно: я не привыкла к полной, неестественной тишине, что окружает по ночам богатые дома.

Незнакомка молча подвела меня к двери. На стук отозвалась служанка с угрюмым лицом; принимая у госпожи пальто, она глянула на меня из-под ресниц, но далее глядела в пол. Дама помедлила, просматривая лежавшие на столике карточки, я тем временем несмело огляделась. Мы находились в обширном холле, у подножия широкой изогнутой лестницы, которая вела в темный верхний этаж. Справа и слева виднелись двери — закрытые. Пол был выстелен черными и розовыми мраморными плитками. Стены, под цвет пола, были темно-темно-розовые; у витой лестницы, как в глубине морской раковины, этот цвет еще сгущался.

Я услышала голос хозяйки: «Вы свободны, миссис Хупер»; служанка с поклоном удалилась. По-прежнему не говоря мне ни слова, дама взяла с соседнего стола лампу и стала подниматься по лестнице. Я пошла за ней. Мы миновали этаж, добрались до следующего. Тьма все сгущалась, под конец мои неверные шаги направляло только небольшое пятно света от лампы в руке моей сопроводительницы. По короткому коридору мы приблизились к закрытой двери, дама повернулась и остановилась; одна ее рука легла на дверную панель, другая держала на уровне бедра лампу. Блестящие темные глаза то ли приглашали, то ли бросали вызов. Честно говоря, больше всего она напоминала репродукцию «Свет мира», висевшую над подставкой для зонтов в холле у миссис Милн, но ее жест не остался мною незамеченным. Это был третий порог, который мне предстояло сегодня пересечь, и он вызвал у меня наибольшее смятение. Я ощутила укол не желания, а страха: освещенное снизу лицо хозяйки дома внезапно приняло причудливо-зловещее выражение. Я гадала, какие у нее вкусы и как они сказались на убранстве комнаты, что находится за безмолвной дверью в тихом доме, где слуги настолько нелюбопытны, что это даже любопытно. А вдруг там веревки, вдруг там ножи. Вдруг там свалены в кучу девушки в мужских костюмах, напомаженные головы прилизаны волосок к волоску, шеи залиты кровью.

Дама с улыбкой обернулась. Распахнула дверь. Мы прошли внутрь.

Там оказалась не более чем обычная гостиная. В золе камина тлел огонек, на каминной полке чаша с бурыми лепестками насыщала удушливым ароматом и без того плотный воздух. Высокое окно было наглухо завешено бархатными шторами, у стены напротив стояли два кресла без подлокотников, с горизонтальными перекладинами, между ними бюро. У камина виднелась еще одна дверь, она была открыта, но что находилось за нею, я не видела.

Подойдя к бюро, дама налила себе стакан вина, взяла сигарету с розовым кончиком и зажгла.

Я уже разглядела, что она старше, чем я думала, внешность ее не так хороша, но очень примечательна. Лоб у нее был широкий и бледный — особенно по контрасту с волнистыми черными волосами и густыми темными бровями. Нос очень прямой, губы пухлые (я предположила, что прежде они были еще пухлее). Темно-каряя радужная оболочка глаз в свете прикрученной газовой горелки почти сливалась со зрачками. Когда дама щурилась (а она как раз прищурилась, чтобы лучше меня разглядеть в сизом облаке табачного дыма), вокруг глаз обозначалась сеть морщин, тонких и не очень.