В тот вечер наши любовные игры были неспешными — можно даже сказать, нежными. Однако Диана удивила меня тем, что, когда я, приятно удовлетворенная, сплетя свои члены с ее, уже засыпала, она тронула меня за плечо. Это был последний из уроков, полученных мною за день.
— Можешь идти, Нэнси, — произнесла она в точности тем тоном, каким обращалась к горничной и миссис Хупер. — Сегодня я хочу спать одна.
Впервые она заговорила со мной как со служанкой и тем вспугнула сонное тепло, разлившееся по моему телу. Но я послушно встала и направилась по коридору в свою спальню, где среди бледных стен меня ждала холодная постель. Мне нравились поцелуи Дианы, а еще больше — ее подарки; если заслужить их можно только повиновением — что ж, я готова. Я привыкла угождать джентльменам из Сохо — по фунту за отсос, так что повиноваться такой госпоже и в такой обстановке представлялось делом совсем ерундовым.
Глава 12
Как бы странно ни протекали мои первые дни и ночи на Фелисити-Плейс, вскоре я свыклась со своей ролью и распорядком жизни. Утруждала я себя так же мало, как у миссис Милн; разница заключалась в том, что здесь моей праздности нашлась покровительница, дама, которая выкладывала денежки за то, чтобы я была хорошо накормлена, нарядно одета и ничем не занята; все, что от меня требовалось в ответ, это ничем, кроме нее, не интересоваться.
На Грин-стрит я вставала довольно рано. Частенько Грейс приносила мне в постель кофе в половине восьмого; бывало, она забиралась ко мне в теплую постель и мы лежали и разговаривали, пока миссис Милн не позовет нас к завтраку; позднее я умывалась над большой раковиной внизу, в кухне, и Грейс иногда расчесывала мне волосы. На Фелисити-Плейс торопиться с подъемом было ни к чему. Завтрак мне приносили в постель — либо к Диане, либо в мою собственную спальню, если Диана накануне меня отошлет. Пока ее одевали, я пила кофе и курила, зевала и протирала глаза; часто задремывала и просыпалась, только когда Диана возвращалась в пальто и шляпе и, сунув руку в перчатке под одеяло, будила меня щипком или нескромной лаской.
— Просыпайся и проводи госпожу поцелуем, — говорила она. — Меня не будет до ужина. Развлекай себя сама, пока я не вернусь.
Я хмурилась и ворчала:
— Куда это ты?
— К подруге.
— Возьми меня с собой!
— В другой раз.
— Я могу посидеть в экипаже, пока ты будешь у нее…
— Мне бы хотелось, чтобы ты встречала меня дома.
— Какая ты жестокая.
Она улыбалась и целовала меня. Потом уходила, а я вновь погружалась в тупое оцепенение.
Встав наконец с постели, я требовала ванну. У Дианы была очень красивая ванная комната, я могла проторчать там больше часа: отмокала в ароматизированной воде, расчесывала себе волосы, смазывала их макассаровым маслом, изучала перед зеркалом свои достоинства и недостатки. В прежней жизни я обходилась мылом, кольдкремом, лавандовой водой и иногда чуточкой туши. Теперь для всего, с макушки и до ногтей на ногах, у меня имелось особое средство: масло для бровей и крем для ресниц; жестянка зубного порошка, коробочка blanc-de-perle, лак для ногтей, алая помада; пинцет для удаления волос вокруг сосков, пемза для подошв.
Я словно бы опять наряжалась для эстрады, с той только разницей, что прежде мне приходилось переодеваться за сценой, пока оркестр менял ритм, теперь же в моем распоряжении был целый день. Единственным моим зрителем была Диана, без нее мне нечем было заняться. Слуги не составляли мне компании: ни странная миссис Хупер с ее скользкими взглядами исподтишка, ни Блейк (ее поклоны и обращение «мисс» заставляли меня ежиться), ни кухарка (она посылала мне наверх ланч и ужин, но никогда не высовывала носа из кухни). У обитой зеленым сукном двери цокольного этажа я слышала иногда отголоски их смеха или споров, но знала, что они мне не ровня, моя вотчина — спальни, будуар Дианы, гостиная и библиотека. Госпожа сказала однажды, что не желает, чтобы я ходила на улицу одна. И верно, по ее распоряжению миссис Хупер запирала парадную дверь; каждый раз, когда она ее закрывала, я слышала скрип ключа.
Я не особенно сожалела о свободе; как я уже говорила, в тепле и роскоши, чередуя поцелуи со сном, я совсем обленилась и отупела. Я могла беззвучно и бездумно слоняться из комнаты в комнату, останавливаясь только затем, чтобы полюбоваться картинами на стенах, тихими улицами и парком Сент-Джонс-Вуд в окне или собой в множестве Дианиных зеркал. Я походила на духа — я даже воображала себя иной раз призраком красивого юноши, который умер в этом доме, но все еще бродит по комнатам и коридорам в неустанных поисках остатков жизни, некогда им потерянной.
— Как же вы меня испугали, мисс, — восклицала служанка, хватаясь за сердце, когда натыкалась на меня в изгибе коридора, в тени штор или алькова; я улыбалась и спрашивала, чем она занимается или хорошая ли погода на улице, а она только вспыхивала и смотрела испуганными глазами: — Простите, мисс, не могу сказать.
Кульминацией дня, событием, к которому естественным образом были устремлены мои мысли, которое придавало смысл предшествующим часам, было возвращение Дианы. Интрига заключалась в том, какую выбрать комнату, какую изобразить для нее сценку. Она могла застать меня за курением в библиотеке, дремлющей, с расстегнутыми пуговицами, у нее в будуаре; я притворялась застигнутой врасплох или спящей, чтобы она меня разбудила. Впрочем, я действительно бывала ей рада. Я переставала ощущать себя призраком, актрисой, ждущей за кулисами; под лучами ее внимания я согревалась и обрастала плотью. Я зажигала ей сигарету, наливала вино. Если она возвращалась усталой, я усаживала ее в кресло и гладила ей виски; если у нее болели ступни (Диана носила высокие черные ботинки, очень туго зашнурованные), я освобождала ее от обуви и массировала пальцы ног. Если она, как случалось частенько, бывала настроена на амуры, я ее целовала. Она отдавалась моим ласкам в библиотеке или большой гостиной, не обращая внимания на слуг, которые проходили за закрытыми дверями, а то и стучались и затем, уловив вместо ответа наше учащенное дыхание, удалялись восвояси. Или же она распоряжалась, чтобы ее не беспокоили и вела меня к себе в будуар, к тайному ящику, где хранился ключ к сундуку из палисандрового дерева.
Сундук этот по-прежнему меня зачаровывал, хотя я привыкла иметь дело с его содержимым. Вероятно, оно не представляло собой ничего уж очень особенного. Там находился, разумеется, уже описанный мною дилдо (вслед за Дианой я стала называть его «прибор» или «инструмент» — ненужный эвфемизм, напоминавший об операционной или исправительном доме, чем-то ее привлекал — и только не на шутку распалившись, она вспоминала его настоящее название и требовала «месье Дилдо», хотя и тут сокращала его нередко до простого «месье»). Помимо него в сундуке хранились фотографии пухлозадых девиц с безволосыми лобками, одетых в перья, и коллекция эротических брошюр и книг, где воспевались удовольствия, которые я назвала бы однополыми сношениями, но авторы, как и Диана, предпочитали термин «сапфическая страсть». Это было, наверное, довольно примитивное добро, но я прежде ничего подобного не видела и потому смущенно разглядывала его во все глаза, пока Диана не разражалась хохотом. Еще там были веревки, ремни и хлысты — не страшнее тех, какие можно найти в шкафу у строгой гувернантки. И последнее — запас розовых Дианиных сигарет. Очень скоро я догадалась, что к ароматному французскому табаку в них был примешан гашиш. Их я полагала главным источником удовольствия, потому что они придавали всем прочим предметам еще большую пикантность.
Я могла быть усталой и отупевшей, упившейся до тошноты, страдать от месячных болей, но, как уже было сказано, открывая сундук, я неизменно волновалась — так собака дергается и пускает слюну, когда хозяйка поманит ее косточкой.