Пальцы миссис Билл тряслись. Как раньше она сломала свой веер, так теперь рвала в клочки носовой платок, не замечая, что делает. Я была слишком ошеломлена сказанным, чтобы размышлять, я могла только слушать.
– Джеймс… он так добр ко мне. Он гордится мной – мной, побывавшей в том притоне, где вы меня нашли, откуда вырвали и дали мне новую надежду. В молодости все романтики. Говорят, что готовы «умереть за любовь» и тому подобную чепуху. Но я… я и вправду скорее умру, чем допущу, чтобы Джеймс узнал правду о моем прошлом, все, чем я была и что делала! Если она будет и дальше подстерегать меня и преследовать своими вымогательствами, клянусь, так я и сделаю. Я отдала ей все, что могла. Отдать ей свои драгоценности или продать их, чтобы добыть денег – значит, вызвать подозрения у Джеймса. Он подмечает такие вещи лучше, чем большинство мужчин. Ему доставляет удовольствие видеть, что я надеваю его подарки. Генри меня терпеть не может. Я знала это с самого начала. Он следит за мной, стремится раскопать какие-нибудь компрометирующие меня сведения, чтобы сообщить отцу. Я была так осторожна, так осмотрительна. Вы и представить не можете, как взвешивала я каждое слово, каждый жест, чтобы убедить Джеймса в несостоятельности возможных сплетен. Так продолжалось годами и вот теперь это! Я больше не могу терпеть! Если она хочет моей смерти, она ее добьется. Я на пределе сил, я, которая столько вынесла…
Истерические ноты, свойственные прежде ее голосу, исчезли. Теперь в нем слышалась решимость женщины, сделавшей свой выбор. То же читалось на ее лице. Уверена – миссис Билл сделала бы то, о чем говорила. Она предпочла бы смерть такой невыносимой жизни.
Миссис Плезант нагнулась, взяла ее трясущиеся руки в свои, сжала их и заглянула прямо в глаза собеседницы.
– Вы не сделаете ничего такого… понимаете, ничего! У вас больше ничего не будут вымогать. У меня есть верные люди, и они устранят угрозу, которой вы так страшитесь. Я это обещаю. Вы вернетесь домой; там вы скажете, что больны.Лиззи принесет вам от меня снадобье, которое успокоит ваши нервы и вернет спокойный сон. Я была вашим другом раньше, останусь им и сейчас. Прошлое сгинуло и забыто. Никто не станет ворошить пепел и вызывать призраки. Возвращайтесь домой, ложитесь спать и ничего не бойтесь. Я обещаю вам свою защиту.
Она говорила медленно и спокойно, как с испуганным ребенком. Казалось, новые силы и мужество переливались от нее к женщине, чьи руки она сжимала.
Миссис Билл подняла голову. Дикого, затравленного взгляда как не бывало. Она закивала, соглашаясь. Ее утешительница помогла ей подняться на ноги и ласково накинула мантилью ей на плечи. Затем миссис Плезант проводила гостью, а я продолжила свою экспедицию.
Оказалось, что из этого коридора нет другого выхода – через несколько шагов он кончался тупиком. Я вернулась в свою комнату, размышляя об услышанном. Многое в исповеди миссис Билл осталось мне непонятным, однако, она признала Викторину своей дочерью! Трудно было поверить, что эта женщина сумела полностью отрезать себя от прошлого – сейчас она казалась настоящей американкой. По-английски она говорила без малейшего акцента.
Теперь прояснилось значение записки, найденной мной в комнате Викторины. Дочь вымогала деньги у матери, а записка означала, что миссис Билл сделала последнюю выплату.
Того, что я узнала о Викторине на протяжении последних нескольких часов, было достаточно, чтобы полностью подорвать во мне веру в свою способность судить о человеческом характере. Я могла только предполагать, что девушка настолько подпала под влияние Д'Лиса, что он вконец развратил ее, чистую и невинную, какой она мне представлялась.
Если мы сумеем освободить ее от Д'Лиса, увезти ее, возможно, со временем ее природа победит, и она снова сможет стать хорошей девушкой. Но устранить Д'Лиса может только Ален. Он давно должен был явиться! Я так страстно жаждала его увидеть, что принялась молиться, расхаживая по комнате. Так я не молилась никогда в жизни… разве что о спасении моего отца, но тогда мои молитвы не были услышаны.
Отец мой не был святошей или религиозным, по общепринятым стандартам, человеком. Он рано порвал с узкими рамками веры, в которой возрос. Его широкая начитанность и путешествия развили в нем сомнения во многих условностях, поддерживаемых церковными догматами. Однако он никогда не отрекался ни от веры в бога, ни от мнения, что она служит в этом мире источником добра, ведущего битву со злом. Нам стоит только оглядеться вокруг себя, чтобы ощутить эту смертельную борьбу.
Честность, храбрость и сострадание – вот добродетели, по которым он судил окружающих. В этих же правилах он воспитал меня. Я посещала церковь в годы, проведенные в Эшли-Мэнор, и обнаружила в тех, кто предан установленной догме, как многое, достойное восхищения, так и узость взглядов, душевную черствость, для меня совершенно невыносимые. Я жила собственной внутренней жизнью, и не по правилам общепринятого благочестия, а скорее, по учению отца. Каждая ситуация нуждается в моральной оценке, и я старалась думать так, как мог бы думать он.
Много раз я обманывалась. Наверное, я буду обманываться всю жизнь. Это крест, который всем нам приходится нести.
Но в Викторине я чувствовала зло, с которым никогда не встречалась. Много попутешествовав в юности, я была гораздо лучше осведомлена о некоторых сторонах жизни, чем большинство молодых леди. Я знала, что деградация, открытый разврат и преступления Варварского Берега свойственны и многим другим городам. Еще я знала, что во многих роскошных домах, среди утонченных и внешне порядочных людей также процветают жестокость и похоть, укрытые покровом приличий, который не должно приподымать.
Когда моральные барьеры падали, и люди давали волю своим низменным страстям, свершались чудовищные преступления. Не знаю, в какое гнусное болото вляпалась Викторина, но это был не тот мир, который я знала. И его влияние ложилось теперь на нее, как грязный черный налет на ее белую кожу.