Мои сухожилия натянуты. Мои мышцы пульсируют от желания начать действовать.
Максим затаился уже несколько дней. На то есть веская причина — потому что, если я доберусь до него, я заставлю его страдать.
— Я видел его в ресторане, Богдан, — рычу я. — Это определенно был он.
— Я знаю. Я верю тебе.
— Он разделяет наше имя. Он разделяет нашу кровь. И это дало ему определенный уровень иммунитета. По крайней мере, раньше. Я был терпелив с ним. Снисходительный. Но сейчас он зашел слишком далеко.
— Он не мог знать, что она что-то для тебя значит.
— Наоборот, я думаю, что он взял ее просто потому, что думал, что она что-то для меня значит.
Богдан хмурится. — Зачем ему это делать?
— Чтобы сделать заявление, — говорю я. — Дать мне знать, что он идет за тем, что, по его мнению, является его неотъемлемым правом. Яков был первым сыном; он был Крестный Отец. И если бы отец Максима был жив, Максим принял бы Воробьеву братву. Вместо этого он мой.
Богдан вздыхает. — Не нужно рассказывать мне семейную историю, брат. Я знаю это так же хорошо, как и ты. Я просто никогда не думал, что у него хватит смелости выступить против тебя.
— Нам нужно отсеять его сторонников, — твердо говорю я. — Насколько я знаю Максима, он обязательно подкинет несколько крыс в свои ряды, прежде чем отделится сам.
Богдан выглядит обиженным. — Я провел тщательную проверку всех мужчин. Никто из тех, кто отчитывается передо мной, не колеблется.
Я смотрю на своего младшего брата. Он молодой, да. Но к тому времени, когда я достиг его возраста, я был вдвое безжалостнее и втрое проницательнее.
С другой стороны, я знал, что я собираюсь унаследовать. Богдану никогда не приходилось жить под таким давлением. Он не знает, каково это быть сформированным ею.
Сформированный им.
— А Олег?
Глаза Богдана расширяются. — Олег? Давай, Исаак. Он чист. Проверка ничего не показала.
— Ничего не значит, — говорю я. — Ублюдок что-то скрывает.
— Олег с нами уже много лет. Точнее, до того, как Максим сюда вернулся.
— Нематериально, — огрызаюсь я. — Он всегда был человеком Якова.
— А когда Яков умер, Олег пошел за твоим отцом, как и остальные наши люди. Исаак, ты ищешь демонов там, где их нет.
— Каждый год после смерти Якова Олег регулярно навещает Светлану в ее особняке на западе, — отмечаю я. — Подумай, младший брат. Иногда люди, которые способны на предательство, — это те, кого мы меньше всего подозреваем. Вот почему они могут сойти с рук.
Глаза Богдана бегают из стороны в сторону. Во многом он похож на Мать.
Умный, способный и выносливый. Но верность была укоренена в нас с тех пор, как мы научились ходить и говорить. Он еще достаточно молод, чтобы считать само собой разумеющимся, что наши мужчины принадлежат нам разумом, телом и духом.
Он не знает, как легко отравить разум человека.
В дверь резко стучат, но прежде чем я успеваю ответить, она распахивается.
— Что за… — рычу я, сердито поднимаясь на ноги. Никто не заходит в мое личное пространство без моего разрешения.
Но мои слова замирают у меня на губах в тот момент, когда я вижу Влада.
Он бледный. Призрачная даль в его глазах красноречивее всего, что он мог сказать прямо сейчас.
— Это отец? — Я спрашиваю.
Влад кивает.
Мы с Богданом сразу выбегаем в дверь.
Комнаты нашего отца расположены на втором этаже и выходят окнами в сад. Я ворвался в дверь первым, а Богдан следовал за мной по пятам.
Детали такие же, как и всегда. Высокие сводчатые потолки. Огромные окна с панорамным видом на город. На стенах висят позолоченные портреты прежних донов Братвы с суровыми лицами.
Но середина сцены болезненно сырая и новая.
Наша мать сидит на краю его кровати, ее лицо отвернуто от нас.
Ее плечи сгорблены, руки сплетены вместе, как будто она уже в трауре.
А за ней… — Отец, — мрачно говорю я.
Моя мать встает с кровати и отступает назад, чтобы мы вдвоем могли обойти отца. Он лежит, опершись на гору подушек. Впервые я помню, он выглядит маленьким. Не седой воин, десятилетиями возглавлявший Братву. Но слабый старик, сражаясь в битве, он не может победить.
— Мои сыновья, — бормочет он хриплым и слабым голосом. Он пытается добавить что-то еще, но его слова подводят его.
Его кожа стала серой. В уголках рта пятна крови. Даже его глаза кажутся маленькими, слезящимися, налитыми кровью от усталости.
— Где Андрей? — Я гневаюсь, поворачиваясь к двери, где два стражника стоят, как немые статуи. — Позовите этого гребаного доктора. Почему его нет здесь?
— Его позвали, — говорит мне мама. — Но…
— К черту доктора, — кашляет отец. Слюна и кровь летят изо рта и пачкают белое одеяло, натянутое на вздутый живот. — Я не доживу до следующего солнца… рассвета… — Я все замечаю. Белки маминых костяшек пальцев там, где она цепляется за манжеты своего кашемирового кардигана. Покорный обморок у папы на плечах.
Запах смерти в воздухе.
Папа снова начинает говорить. Мне приходится наклониться вперед, чтобы уловить его слова.
— …Он сделал это… Я не думал… Я никогда не думал… у него были яйца…
— Папа? — спрашивает Богдан. — О ком ты говоришь?"
— Этот ублюдок… мой родной племянник… Максим.
Мы с Богданом переглядываемся у смертного одра нашего отца. Он говорит то, что я думаю?
— Это не гребаная… гребаная монета… совпадение… что я умираю так же… так же… как и он.
Я чувствую, как воздух в комнате меняется. Раньше это было похоронно. Угнетающе.
Теперь между Богданом и мной просачивается нарастающая ярость.
Если то, что он говорит, правда, то я веду не только войну против своего двоюродного брата Максима.
Это чертов Армагеддон.
— Отец, отдохни сейчас, — говорю я отцу. — Андрей скоро будет.
Он качает головой. — Он… он убивает… — Он снова кашляет. Выходит больше крови. Гуще. Противнее.
Моя мать щелкает пальцами, призывая служанок, но он издает лай, от которого она замирает.
— Оставь это, женщина, — говорит он сильным голосом, когда обращается к ней. — Это, блять, не… важ-важно… — я оглядываюсь на мать.
Как обычно, нет ни одной лишней прически. Единственным недостатком ее внешности являются брызги крови на передней части кардигана.
С каменным лицом она кивает мне. — Я оставлю вас обоих попрощаться с отцом.
Затем она выходит, уверенный цоканье ее каблуков стучит по деревянному полу, как быстро развивающаяся панихида.
Когда я поворачиваюсь к отцу, он смотрит на дверь налитыми кровью глазами. Я чувствую, как Богдан подходит ко мне. Он становится на колени перед кроватью, рядом с Отец, и наклоняется.
— Это не конец, папа.
Отец легонько шлепает Богдана по лицу. Жест более нежный, чем все, что он когда-либо делал раньше.
— Ты, — хрипит он. — Стань сильнее. И прими реальность, вместо того, чтобы… бежать от… нее.
Затем он отталкивает лицо Богдана в явном знаке увольнения. Наказанный, Богдан отодвигается в сторону и позволяет мне приблизиться на дюйм.
Я не преклоняю колени, как он. Вместо этого я стою у постели умирающего отца и смотрю на него сверху вниз.
Он смотрел на меня свысока всю мою жизнь.
Но в последние минуты я смотрю на него сверху вниз.
Забавно, каким диким может быть конец круга.