– Это легенда о големе, если вы не знали, вообще-то ваша, еврейская. – сказал Серёга с вызовом.
– Легенда, говоришь. – вмешался второй солдат.
– Да ты знаешь, что у нас уже давно… – огромная махина замахала ручищами, и мне стало страшно.
– Успокойся, – остановил его второй. – Пускай думает, что это легенда.
– Слушайте, пустите нас, наши друзья прошли без проблем и мы…
– Идите… – отпустил нас второй, пока первый недовольно двигал головой.
Мы уже почти зашли, как Серёга, будто неспособный уняться, сказал, что арабские фалафели повкуснее будут. Солдаты переглянулись, и тот, который огромный, уже было открыл рот, но я уже втаскивал Серегу в зал.
– Вот это реально продукт какой-то магии, – говорил Серега, пока мы искали, куда сели девчонки, – или, скорей, фармакологии… Удивительно, что у него осталась способность разговаривать. Я практически уверен, что у него крошечный член, знаешь, у всех качков так…
– Ты проверял? – я сказал неожиданно для себя, видимо, заражённый его чёрной желчью и раздражённый тем, что он не умеет держать язык за зубами, когда следует.
– Тут даже дело не в том, что он реально маленький, а относительно всего остального…
Нас позвала Инна, мы сели за столик, и Серега спросил, почему они нас не подождали и куда-то убежали, на что Инна резко ответила, что если уж мы следуем старым патриархальным традициям, и отправляем девушек вперёд на верную смерть, как кошек в новую избу, то не надо жаловаться, если что-то пошло не так. Мне так понравилось, что она осадила Серёгу, я даже увидел её в новом свете, не только как красивую девушку, но ещё и остроумную – комбинация, которая не оставляет шансов. Серега не стал садиться и пошёл в туалет.
«Пошёл тихонько всплакнуть» – сказал я немного по-злому и собрался сесть напротив, но Инна показала на соседний стул. Я сбросил куртку, уселся и хотел было спросить, куда делась Яна, как она поцеловала меня.
Это было неожиданно, и я не успел опомниться, когда она отодвинула своё лицо и посмотрела в глаза – как будто сквозь меня, и озвучил свой вопрос, который, если подумать, был самым неразумным, из того, что можно было спросить в такой ситуации, хотя на самом деле я хотел узнать, не ошиблась ли она…
Конечно, на такое следовало обидеться, я стал извиняться и объясняться, но былого воодушевления и нежности уже было не вернуть. Я пересел напротив, пришёл Серёга и начал было что-то рассказывать, но мы его не слушали и не отвечали, и вскоре он замолчал ненадолго, потом спросил, где Яна – как будто назло. Я хотел было сказать Инне, что это естественный вопрос, это забота о ближнем, но не стал. Не было никакого смысла, и от этого стало печально.
В бар зашёл мужчина, одетый чуть ли не в домашнее, с собакой, поздоровался с сотрудниками, видно было, что его здесь знают, сел за барную стойку и заказал эспрессо, «как всегда».
– Время два ночи, а мужик как будто часовые пояса перепутал. – сказал Серега и добавил с издёвкой. – Возомнил себя каким-то итальянцем. Кофе за стойкой…
– Может, он писатель, или кто-нибудь ещё, кто по своему, особенному, графику живёт…
– Пейсатель, – ответил мне Серёга, и было видно, что он хотел добавить ещё что-нибудь обидное, но не нашёл, что именно.
Когда я сказал про особенный график, я с тоской подумал о людях, которые на меня не похожи, которые живут другой, необязательно лучшей, жизнью, по другим принципам и лекалам. Стало тоскливо. Порой у меня опускались руки, стоило подумать о чём-то таком, плюс ещё эта великолепная оплошность с Инной… Чтобы немного отвлечься, я завёл Серёгу, сказав, что, наверное, здорово жить здесь и иметь возможность так по-соседски спуститься в бар. Я знал, что это его заденет, потому что он имел схожие со мной мысли, только под другим углом. Если я хотел знать, как живут все люди, из любопытства, он – только чтобы сравнить с тем, как он живёт. Лучше – отлично, хуже – плохо, так же – отвратительно… Ещё его особо мучил вопрос внешних обстоятельств – он придавал им особое значение, как будто это было залогом его счастья… Жить в центре, иметь достаток, успех, поклонниц и почитателей, блистать талантом и не страдать. Несоответствие этого реальности он встречал со злостью и обидой, я же – с обидой и тоской…
Мы сидели так некоторое время, пока не позвонил Димон и не спросил, где мы были. Он пришёл один, и когда мы поинтересовались, где Жора, он поведал ужасную историю, которая с ним приключилась: Жора так хотел насладиться самыми вкусными и горячими кусочками, что каждое блюдо ел всё скорее и скорее, чуть ли не с огня… И он как бы сжёг себя… Как мы потом узнали, его язык потерял чувствительность на много несчастных месяцев, зато потом, когда рецепторы начали восстанавливаться, и он заново открыл вкус, он написал замечательную книгу про кулинарию и кухню.