А знаешь, что? Моя жена, похоже, образумилась, поверь, дружище, уж я-то за ней внимательно слежу. Бедняге хорошо досталось, я ей устроил разгон от души, всю ночь мозги вправлял, а она сидела паинькой и помалкивала. Да, знаю, хотел ее бросить, избить до смерти, но что поделаешь, Деметрио, нужно прощать, если хочешь, чтоб и тебя прощали, и потом, она права, как я могу подложить такую свинью детям, ведь они еще маленькие, и что же, прожив в доме столько лет, мне уходить? В другой дом? Нет уж, дудки! Дело ясное: вцепилась в первого встречного болвана и трахнулась с ним от тоски и одиночества, как ты и говорил, именно так все и случилось, да прямо в моем доме, это-то меня больше всего и бесит. Но я не олух какой-нибудь, сразу смекнул, потому что вижу, она постель меняет, хотя меняла только вчера, ха-ха, своему папочке пудри мозги, не мне. Ну, этим и кончилось, сказал ей пару ласковых, но ты б ее видел, Деметрио, клянусь, не узнал бы: на коленях стояла, сплошное раскаянье, говорила, что любит меня, что неужели за одну ошибку я так ее накажу после десяти лет преданности. Зато теперь готовит — пальчики оближешь, как в доброе старое время, ждет меня и всегда не прочь идти со мной в комнату, святая душа. Деметрио кивнул, хлопнул его по плечу и сказал, правильно поступаешь, Негр. Улица Дефенса терялась впереди, как узкий темный коридор. Какой-то звук привлек внимание Деметрио и заставил внимательно прощупать пакет — он снял перчатки, развязал узел и нашел на дне несколько кусков фарфора. Это было десертное блюдце, расколотое на три части. Белое блюдце из старого дома, где подают чай. Он нагнулся, положил на землю осколки и сдвинул их вместе; оказалось, что в середине недоставало треугольного кусочка. Торопливо порывшись в пакете, он ничего не нашел. Тогда соединив, как сумел, осколки, он связал пакет и запрыгнул в грузовик, оставив блюдце на углу Дефенсы — сервировку для угрюмого холода.
Прощание с Коротышкой назначили на семь вечера среды, а похороны — на следующее утро, в восемь. Узнав об этом от расстроенного официанта, которому сообщил неизвестно кто, Деметрио и Негр договорились созвониться и решить, могут ли они пойти. Нужно было выяснить, отпустят ли Негра со второй работы, при условии, что Деметрио откажется от вечернего сна. Негра не отпустили, по крайней мере, так он сказал. Тогда они попробовали договориться с мусороуборочной компанией и получили ответ, что все решаемо, но им урежут на полтора часа отработанное время (или на два, для круглого счета), с шести тридцати до восьми — на официальное время разгрузки мусора. Деметрио предложил выйти на работу в час ночи. Негр отказался, сославшись на усталость, начальство его поддержало, напомнив, что в час ночи тот грузовик, который они оба так хотели получить обратно, будет еще занят и освободится только в три, и что, как ни крути, перестановки смен и изменение графика работы машин потребуют перетряски всего рабочего расписания, но ради полуторачасовых похорон компания на это не пойдет. В конце концов было решено, что они закончат смену раньше, и им вычтут два часа, хотя, судя по их лицам, такое решение никого не обрадовало.
Они собрали мусор с мстительной медлительностью, проволынившись на Дефенсе, устало уложили пакеты на углу проспекта Независимости и улицы Перу. Разгрузив и кое-как запарковав машину, сняли спецовки и обрызгали себя одеколоном. До центра ехали на автобусе, оттуда взяли вскладчину такси, простояли во всех городских пробках и с небольшим опозданием, минут в десять девятого, добрались до входа на кладбище Чакарита. Похороны еще не начинались. Народу было мало, человек восемь-девять, включая священника, двух могильщиков, Деметрио, Негра и официанта, который от огорчения не открывал бар ни в тот день, ни в среду. Кроме них похорон ждал какой-то нелепый человечек с портфелем, в травленом молью костюме.
Деметрио заметил, как могильщики подали сигнал священнику, и тот торжественно, с опущенной головой, двинулся вперед. Все, включая человечка, пошли вслед за гробом, который несли двое кладбищенских рабочих. Раздались одинокие рыдания, ими давилась старуха в трауре и, чтобы скрыть свою боль, горбилась все сильнее. Ее никто не поддержал, и вскоре она затихла. К ним подошел официант. Деметрио изумился, увидев на нем галстук вместо бабочки; рубашка и брюки были те же, что и в баре. Официант прошептал: я думал, у Коротышки нет жены. Ясное дело, сказал Негр, бедняга всегда таскался один, вот мы и считали, что он не женат. Нет-нет, это мне сам Коротышка сказал. Что сказал? Что он вдовец.