Ярок вспыхивают облака. Мощные вершины ощупывают лихорадочное небо. Отлетевшие быстрые камушки царапают кожу великана; и пока еще горят багрянцем облака. Заглянув в воды Перито-Морено, гора Лопес с удивлением замечает свою дряхлость. Ветры бродят наугад, возле Стремительных вершин, покрытых пятнами снега, под облаками, готовыми угаснуть и окраситься в мертвенно-лиловый цвет.
Новый дом выходил на мощеную улочку. По ней ездили не столько машины, сколько велосипеды, было чудесно, потому что здесь бегали, кричали и играли дети — моя улица оказалась чудесным захолустьем. Мы жили на втором этаже, не высоко, но для меня это стало удивительнейшей новостью — обедать и спать над головами соседей. Кухня была темная, и отец все повторял маме, как сейчас его слышу, послушай, тут нет света, нужно пробить окно, вряд ли это очень дорого, что скажешь, но мать и слушать не хотела, говорила, что при такой уйме предстоящих дел мы не можем тратиться на дырку в кухне, которая нужна только для того, чтобы чистить лук при свете солнца, замолчи, будет тебе, дурень, не говори глупостей. В глубине квартиры была маленькая ванная, там мама стирала белье. Она развешивала его на веревках под окном гостиной, и, поскольку мы делили эти веревки с соседями по площадке, приходилось с ними договариваться; если честно, то нам нелегко давалась жизнь в окружении стольких людей, ведь там, в окрестностях Барилоче, соседом назывался человек, живущий от тебя в десяти минутах ходьбы, к нему иногда наведывались попросить дров или встречали его летом, когда он плавал в Науэль-Уапи или в Морено, но здесь, в Ланусе, было очень много домов, довольно тесных и низеньких, двери квартир находились одна над другой, это напоминало жизнь в пчелином улье, но отец уверял, что в самой столице дела обстоят еще хуже, и обещал как-нибудь взять меня с собой и показать. Мне отвели квадратную комнату с двумя кроватями — на тот случай, если вернется мой брат Мартин. В почти пустой комнате был только стенной шкаф с деревянными полками, облицованными белым картоном, и с металлическим стержнем для вешалок. Я сложил в него все свои пожитки, кроме книг и пазлов — их я клал на пол или в ящик из-под фруктов, который отец отшлифовал, покрасил и отдал мне, возьми, переверни, и сможешь ставить на него лампу. Тогда я еще не хранил собранные пазлы, не было смысла. Книжек было две, в твердом желтом переплете, с изображением исторических личностей и списком других книг на задней обложке. Шрифт в них был очень мелкий, страницы плотные и истертые, мне нравилось их трогать и нюхать. Самым ценным преимуществом в этом доме оказалась вода, нам уже не приходилось греть ее в кастрюлях, потому что на кухне стоял огромный нагреватель, немного терпения — и она текла, отменно горячая. Родители спали в тесноте, но не жаловались. Мы со стариком каждое утро ходили искать работу, он — сунув под мышку газету и кашляя; мать протестовала, беспокоилась, тепло ли он оделся. Когда мы уходили, она принималась наводить в доме порядок к нашему возвращению.
Взгляд горы вертикален. Расплывчатые тени. В озере что-то бурлит и нарушает рисунок воды, что-то энергичное и глубинное. Все контуры двигаются, не закрепляясь на занавесе горизонта, то появляются, то снова исчезают. Нет ни птиц, ни мороси, небо сейчас пустое, только немного покрасневшее, или даже лиловое, из-за отдельных облаков, которые распадаются в тишине.
Было ровно четыре утра, когда Деметрио, одетый в чужую спецовку, возник в темноте, как бледная головешка. От неприятных испарений Рио-де-ла-Платы его губы задеревенели, он выпустил ими компактную каплю слюны в направлении канализационной решетки и проследил, как прозрачная субстанция разделилась между двумя-тремя прутьями, прежде чем упасть в темноту; удовлетворившись, он почти автоматически подобрал зубами лишнюю влагу с губы. Негр что-то ему сказал. Он не ответил, сосредоточенный на прутьях решетки, на не до конца натянутых перчатках, погруженный в себя. Негр начал терять терпение и растолковал ему, какую взбучку им устроит компания, какую он получит лично от Негра и чем их одарит судьба вслед за этим. Казалось, глухота Деметрио от этого только усугубилась, он напоминал эскимоса, поднявшего от удивления плечи и забывшего их опустить. Голос впадины уходил по проспекту Независимости в сторону Девятого июля, не задерживаясь на параллельных улочках их будущего маршрута. Одетая в перчатку рука Негра хлопнула Деметрио по плечу, не то чтобы грубо, но с явным намеком на менее дружелюбное обращение в перспективе. Деметрио со вздохом вышел из столбняка, подтянул перчатки и наклонился, чтобы взять за узлы два пакета и без промаха бросить их Негру, тут же наклониться снова, снова отправить пакеты в полет, точно в руки напарнику, который составлял их в отсек грузовика, пока Деметрио брался за следующие.