Выбрать главу

Утро симметрично распределилось по часам. Дефенса ждала их в своем неизменном обличье и без кошек; на улице Боливара, а затем на Перу работа оказалась совсем легкой и без сюрпризов; улица Пьедрас, наоборот, с безлюдным гостеприимством щедро предложила им свои отбросы; на углу Пьедрас и Умберто I они заметили какую-то личность, но не женского пола; на спуске проспекта Сан-Хуан, повернувшись лицом к ветру, Негр увидел, наконец, первую дрожащую от холода студентку; на Пасео Колон и при новом подъеме по проспекту Независимости встречалось гораздо больше такси, автобусы наполовину заполнились заспанными пассажирами; по направлению к центру на Бельграно Негру уже с лихвой хватало на что поглазеть, но на этот раз он не встречал ни поддержки Деметрио, ни его улыбки.

В этот час город уже пытался от них избавиться. Фосфоресцирующие чужаки, они собирали последние пакеты с чувством смутной неловкости, которую никогда не обсуждали. Последняя смена самая паршивая, обычно жаловался Негр, Деметрио так не считал, но кивал, соглашаясь. Большое количество пакетов оказалось с дырами. Собаки и кошки, похоже, в эту ночь вступили в сговор, намереваясь добраться до самых потрохов всей округи, ее интимных тайн, спрятанных в траурные мешки, завязанные узлом, хотя бы только для того, чтобы их содержимое увидела единственная интересующаяся этим пара. Или, по крайней мере, он, Деметрио, засмотревшийся теперь на детские подгузники, сиявшие среди гнилья, странно белоснежные под черной кожей целлофана, чистые и юные среди всего протухшего, ненужного, сломанного, отброшенного, забракованного, что наполняло пакеты до краев, на эти светлые и деликатные подгузники, которые всего лишь скрывали свое истинное содержимое.

В баре на улице Боливара они взяли гренки и кофе с молоком. Говорили мало и с долгими паузами. Официант спросил Негра, как у них дела, и Негр ответил, хорошо, скрипим потихоньку. Вижу, как и все. Да, жизнь непростая штука. Но надо крутиться, верно? Конечно, надо крутиться, что поделаешь. Да-да. Деметрио не понравилось, что молоко холодное, он немного скривился, но ничего не сказал. В баре сидели еще два посетителя. Один толстый и расплывшийся, второй, полусонный, похожий на печального или виноватого священника.

LVII

Это или пересмешник, или жаворонок. Или шевелящийся клочок дыма. Облако еще не закончено, небо пока не сомкнулось, оно путается, расползается… Летящая птица. Нет, тень. А это отражение на поверхности озера? Не хватает деталей. Есть еще темные? Может быть, где-то на дне… Он видит, что небо вспыхнуло пурпуром, и несмотря на это… Здесь ничего не сделаешь, не получается.

Он, мой отец, вставал в два часа ночи. Возвращался в полдень, ел, немного сидел с матерью, читал газету и ранехонько ложился, потому что в три начинали выпечку хлеба, а это дело ждать не может. Мне он сказал, чтобы я оставался дома и помогал матери, что он один сможет нас обеспечить, а если нет, тогда посмотрим, что в доме нужно многое починить, и что для этого я и нужен, уже взрослый парень, да и матери, бедняге, такой одинокой, будет компания. Она годами повторяла, что всему виной холод, вечно твердила одно и то же, как будто уверенность в точной причине как-то ее утешала. Выходить из дому так рано, да еще зимой, повторяла она. Но я-то знаю, что кашель отца мы слышали уже давно.

Склон горы по другую сторону. Какой-нибудь фрагмент дня, наверху, далеко. Где же блики, которых не хватает на озере?

Я знаю, он делал все, что мог. Вот чего я никак не могу понять, так это какого дьявола я, бездельник, баба, сидел дома и красил в зеленый цвет какую-нибудь дверь или готовил вместе с мамочкой завтрак. Чего ждал? Нет чтобы выйти и сказать ему, нет, это вы останетесь дома, отец, а работать пойду я, потому что я здесь самый сильный, а вы отдыхайте, или хотя бы подменить его под утро, не знаю, сделать хоть что-нибудь, хоть что-нибудь. Вместо этого я тайком набивал комнату сигаретами и пазлами.

Небо вспыхивает пурпуром?

Мы повесили в гостиной занавески, отец принес подержанное кресло-кровать с твердыми, прямоугольными подушками светло-горчичного цвета. Я приделал к нему недостающую ножку.