Как бы его ни называли, крестьянин с киевской эпохи и до XV в. имел право приходить и уходить по своей воле, пока он не был закрепощен. Он мог выбирать, где ему жить, и переходить из одного места в другое, когда хотел. Он не был привязан ни к общине, членом которой мог состоять, ни к помещику, на чей земле жил, ни к правителю, в чьем княжестве поселился. Более того, социальная принадлежность тех столетий была довольно изменчивой, так что он мог оставаться крестьянином только до тех пор, пока продолжал заниматься земледелием и сельским хозяйством, и мог перестать им быть, если решался отказаться от сельской жизни. Понятие формального крестьянского сословия, в котором человек родился и к которому он сохранял пожизненную принадлежность независимо от места жительства и рода занятий, было еще неизвестно.
Но с XIII в. в отношении свободы крестьянского перехода сложилась парадоксальная ситуация. С одной стороны, на переход постепенно накладывались ограничения, а с другой стороны, право на него по-прежнему сохранялось и поддерживалось. Объяснение подобного противоречия заключается в столкновении интересов князей и землевладельцев того времени и, в конечном счете, обуславливается малочисленностью населения. Крестьяне приносили львиную долю фискальных доходов князя; они составляли важную часть его военной силы; а их платежи натурой, деньгами и трудовыми повинностями служили главным источником сеньорального дохода. Они были слишком важны для мощи и экономического благополучия правящего класса, чтобы позволить им уйти, когда они захотят. Так, по крайней мере, уже с середины XIII в. правители стали заключать договора между собой относительно того, чтобы не переманивать крестьян из одного княжества в другое и не позволять это делать своим подданным. Такие соглашения не были направлены против крестьянина и не имели целью лишить его права свободного выхода. Они не мешали ему переходить из одного княжества в другое по собственному желанию. Скорее, это были указы правителей, обещавших не переманивать крестьян с чужих земель предложением более выгодных условий по земельным наделам или субсидиям, ни брать их силой, ни предоставлять убежище крестьянам, бежавшим от договорных отношений или скрывавшихся от правосудия. Тем не менее эти указы представляли собой попытки со стороны правителей ограничить возможности крестьянина улучшить свое положение за счет перехода в другое место. В этом свете их можно рассматривать как ограничение свободы незакрепощенного сельского населения.
Однако на практике такие попытки были безуспешными. Необходимость их повторения в княжеских договорах на протяжении двух столетий сама по себе свидетельствует о том, что крестьяне продолжали переходить из одного княжества в другое. Вряд ли могло быть иначе, ввиду малочисленности населения, наличия множества независимых княжеств и господствовавшей между ними атмосферы соперничества, а также общего для всех их стремления увеличить свое население ради получения податей, товаров и услуг, необходимых для существования правящего класса. Представляется весьма вероятным, что соперники не особо стремились выполнять эти соглашения, но, даже если бы они отражали искренние намерения договаривающихся сторон, реалии современной политической и экономической жизни свели бы их на нет.
И в тот же самый период, когда заключались эти соглашения, предписывающие не переманивать чужих крестьян, правители не противились праву крестьян на свободу выхода. По крайней мере три из сохранившихся до нашего времени договора между князьями включали положение, которое позволяло крестьянам свободно перемещаться между их владениями. Но самым убедительным свидетельством княжеского покровительства в отношении права крестьянского перехода служили грамоты об иммунитетах, пожалованные князьями мирским и церковным магнатам. Эти льготы, позволявшие землевладельцам предлагать налоговые льготы потенциальным поселенцам, дабы выманить их из своих старых домов, не только предполагали, что крестьянин может уйти по своему желанию, но и побуждали его использовать это право.
В то же время князья стремились защитить свои интересы. Так что даже когда они поощряли старания землевладельцев в отношении заселения своих владений, жалуя им иммунитетные грамоты, они иногда пытались ограничить места, из которых те могли привлечь новых арендаторов. Особенно они были озабочены тем, чтобы предупредить отток крестьян из черных земель, дабы избежать потери фискальных доходов. Поскольку князья напрямую зависели от сеньорального сословия, они не могли налагать общих запретов. Вместо этого им пришлось прибегнуть к окольным методам. Одним из используемых ими способов служило включение определенных ограничений в некоторые из дарованных ими грамот. Эти ограничения варьировались от конкретных запретов до их ослабления. В грамоте, которую великий князь Московский Иван I пожаловал монастырю Святого Георгия около 1338–1340 гг., он прямо заявил, что монахи «не берут себе податных крестьян Волока. А также крестьян из великокняжеских земель». В ряде других грамот вводилось менее строгое ограничение, позволявшее стипендиату предоставлять налоговые льготы только крестьянам, прибывшим из других княжеств, но не запрещалось принимать местных крестьян в качестве новых поселенцев. Некоторые княжеские грамоты позволяли их получателям предоставлять льготы крестьянам, проживавшим в пределах княжества. Срок освобождения от государственных повинностей, который эти землевладельцы могли предоставить потенциальным арендаторам, был, однако, короче, чем тот, который они могли позволить крестьянам из других княжеств. Так, грамота, дарованная рязанским князем в середине XV в., уполномочивала получателя предоставить рязанским крестьянам освобождение от податей на два года, а прибывшим из-за пределов княжества – на три года. В грамоте, пожалованной московским князем Василием I в 1423 г., ее получателю разрешалось предоставить освобождение от податей на три года московским крестьянам и на десять лет крестьянам, пришедшим из других владений. В другой грамоте, дарованной Василием митрополиту Фотию в 1425 г., сроки льгот для московских и немосковских крестьян составляли соответственно пять и пятнадцать лет.