— У-у-у-у! — сдавленно вырывается из груди Ильи. Его глаза становятся красными.
— Эй, Илюша! — предупреждает Никола строго. — Только попробуй… Не люблю…
— Ладно, в другой раз припомню…
— Пить! — уже назло отцу твердит Анка и высовывает свой сухой, шершавый язык как можно длиннее.
— Слышала, потерпи! — в свою очередь, кричит на нее мать.
До мыса не так близко: еще четыре километра. Приступы жажды изводят Анку.
Мария глядит на нее и, замедлив шаги, вытирает лицо подолом своей запыленной юбки. Ей жаль Анку. Она добрая. Умная. Научилась читать в детской больнице. И может играть на скрипке…
А перед глазами больной девочки уже не степь, а сад больницы. Там она взбирается на старую акацию, а доктор дядя Гриша, в золотых очках, кричит на нее, и чем громче он кричит, тем добрее становятся его глаза, такие же черные, как у деда Николы…
Но дядя Гриша далеко…
Вот и сам мыс, заросший бурьяном, татарником и белыми степными колокольчиками. За мысом — рыбацкий стан, с лабазом, моторно-парусными шаландами и сейнером «Лидия».
Подвода останавливается возле лабаза. Оттуда выходит заведующий, седой старик в кожаном картузе.
— Начальник, дай напиться, а кушать хочется, аж переночевать негде! — весело произносит Никола.
Простодушно-лукавая просьба цыгана нравится седому рыбаку.
— Вода есть. А в обед будет юшка. Ночевать — пожалуйста, можно на берегу…
Цыгане обедают с рыбаками. На обед чирусы, сваренные в крепком соленом саламуре.
— Куда держите путь? — интересуется один из рыбаков.
— Ищем работу, — отвечает за всех Никола.
— Зачем искать? Вот она, вся здесь. На ставные и тягловые невода — с дорогой душой. А жинку ко мне в лабаз, засольщицей… — предлагает седой рыбак.
Цыгане-мужчины пугаются.
— Есть, есть работа, — объявляет Илья. — Старик старый, забыл, в голове ветер гуляет… в Николаев идем, на завод, флот будем делать.
Анка ненавидит ложь. Она хочет сказать, что ее отец говорит неправду. Он лживый цыган. Все врет в нем: и глаза, и рот, и сердце…
После обеда рыбаки выходят в море. На берегу остаются лишь трое. Они принимаются смолить вытащенную на берег фелюгу.
Цыгане отдыхают. Илья спит под телегой. Дед Никола раскуривает свою трубку с металлической крышкой. Павлик уходит в поселок с черепаховым портсигаром: кто знает, может быть, кто-нибудь на него здесь польстится?
Цыганка Мария кормит лошаденку. Глаза у лошаденки темно-лиловые. Она слепая.
Анка моет ноги в морской воде. Потом бродит по берегу. Ветер, он только что проснулся, гонит к берегу волну, и она, накатываясь на песок, что-то таинственно шепчет, совсем как гадающая цыганка…
Воздух пахучий, теплый. А вдали серебрятся белые рыбацкие паруса.
Из поселка вернулся Павлик с удачей. На нем старая парусиновая куртка. Он весело смеется.
Неожиданно над морем раздаются сигналы пионерского горна. Анка завороженно глядит в сторону, откуда они несутся. Значит, там, за мысом, в тени кленовой рощи, находится пионерский лагерь. «Возьму скрипку, поиграю там», — думает повеселевшая Анка.
Она подходит к подводе и, стараясь не разбудить отца, вытаскивает из рогожного свертка скрипку…
Мальчик в полосатой матросской тельняшке первый замечает Анку.
Она стоит в глубине рощи и, прислонившись к стволу клена, играет на скрипке. Девочка худа, оборванна, башмаки ее стоптаны, вот-вот развалятся. Увидев мальчика, она опускает смычок.
Мальчик с любопытством разглядывает незнакомку.
— Кто ты такая? — спрашивает он.
— Цыганка я…
— Нищая?
— Ага, нищая, — охотно соглашается Анка.
— Значит, бродяжка бездомная?
— Ага, бродяжка.
Мальчик внимательно глядит на цыганку и снова спрашивает:
— Плохо это быть бродяжкой?
— Ой, как плохо… А когда ничего… Идешь, идешь, и степь слушаешь, и море… И звезды над тобой…
— А побираться тебе не стыдно?
Анка опускает голову. Ее губы беззвучно шевелятся.
— А играешь ты славно… — говорит мальчик.
— Нравится? — оживляется девочка. — Это я пришла вам поиграть… Тебя как зовут? Меня — Анкой.
— Я Мишка Соколовский… А ты, видать, сирота?
— Отец есть… Злой… Не люблю! А мать жалею…
— Значит, ты всю жизнь будешь вот так ходить?
— Нет, дойду до гор, а там взберусь на самое высокое место и навсегда останусь… И скрипку украду…
— Разве это не твоя скрипка?
Анка глядит на старую скрипку, крытую черным лаком, всю в желтых пролысинах, и говорит: