– Я и сама его не видала, – вздохнув, созналась, наконец, мамаша Фи. – И хвала богам! И не хочу. Я и не слышала бы про него, ежели б в свое время не работала на том берегу Пучай-реки. Так вот, сказано мне было, не назову, кем, что холодный огонь, это свечение, которое иногда может испускать с рук своих сам Чернобог. Ну, и через него, соответственно, Карачун. В этом холодном свечении, в этом ледяном огне выгорает напрочь любое волшебство. И, если опалить этим огнем, скажем, посох Деда Мороза, он навсегда потеряет свою волшебную силу. А это значит, что Мороз Иванович никогда не станет прежним и нашим любимым Дедом Морозом. Без волшебства Деда Мороза просто нет. Не бывает. Поэтому...
Ягодина Ниевна замолчала. В наступившей тишине постепенно стало слышно, как она настукивает в задумчивости ногтями по столу.
– Я думаю, – закончила она свой сказ, – что Чернобог принял решение. Неправильное решение, неправомерное, нарушающее равновесие мира. А теперь, через Карачуна, собирается его воплотить. Нам надо ему помешать!
– Ну а я?! Я зачем ему нужна? – вскричала в отчаянии Снегурочка.
– В принципе, он мог бы обойтись и без тебя – я так думаю. Но Деда Мороза без Снегурки, без тебя, то есть, уже никто не мыслит, вот он, должно быть, и решил, что с тобой, с твоей помощью ему легче будет сойти за своего. А тех, кто его не знает, просто обмануть.
– Вот уж нет! Никогда! В этом обмане я ему не помощница! – кричала Снегурочка. – И вообще не помощница. Ни в чем!
– Погоди, погоди, – улагодил ее леший. – Время еще есть, подумаем…
– Да что годить-то, что годить? Итить надо! Бегом итить!
– Итить, так итить, – согласилась со Снегурочкой мамаша Фи. – Только тогда уже всем итить, народным ополчением. Оставим здесь кого-то за огнем следить, а остальные все пойдем. Он, злодей этот, может, если ораву такую увидит, передумает. Или испугается, со всеми сразу связываться. А, может, еще какой случай подвернется – там, на месте посмотрим!
– Эх! – взмолилась девица Снегуронька. – Как же Бармалея нам не хватает! Мне не хватает!
А Бармалей тем временем в приемных Палатах Нави от Мары-Маревны последний инструктаж принимал.
Но перед тем отослала хозяйка Нави и властительница судеб прислужника своего Тугарина Змеевича в дозор.
– Поди, – сказала она ему, – посмотри, чтобы никого постороннего или слишком любопытного в округе не случилось.
– Да кто ж здесь посторонний случиться может? – удивился Тугарин.
– Ты первый, Тугарин, ты первый, – отвечала ему Мара. – Давай-ка, уноси уши свои басурманские отсюда и вплоть до Стеклянного моста через реку Забвения. Постой на нем, послушай, о чем вода шепчет. Может, что о себе новое узнаешь.
– Вижу, не доверяет мне моя Махтес! Обидно, слушай! – насупился половец.
– Я тебя оберегаю, батыр. А то ты парень горячий, сболтнешь чего лишнего, да не тому, кому следует, вот головы и лишишься. Тебе оно надо? Иди, иди от греха подальше. Кстати, про парня этого забудь. Что видел его – забудь. Имя его сотри из памяти, и все слова его из головы выкинь. Не было, не знаешь! Уяснил? Все, теперь ступай, ступай!
Едва Тугарин, ругаясь и плюясь ядом, удалился, Бармалей спросил у хозяйки навской:
– Зачем ты, владычица, держишь его подле себя?
– А кого? – вопросом ответила она. – Он хоть и басурманин, зато не глуп и забавен. Да и стать у него подходящая. А если знать толк в экзотике, и иметь к ней склонность, так и совсем даже ничего. Пусть пока будет, пусть послужит мне еще. Все равно, никого другого и близко нет. Ладно, пошли в палаты. Дальше там говорить будем.
В длинной комнате с низкими сводчатыми потолками и шестью узкими хрустальными оконцами по долгой стене, из которых открывался дальний вид на Чернобожьи чертоги, на возвышении, своеобразным троном стояло венецианское курульное кресло из драгоценной древесины, сплошь Чертозианской мозаикой покрытое. Бармалей видел такое у деда в театре, но откуда это здесь, почитай, в аду взялось, в голову ничего не лезло. Мара по праву своему трон заняла, парню же благосклонным жестом предложила у ног своих на полу устраиваться. Полы, по вкусу Тугарина, сплошь персидские ковры устилали, мягкие, как крыло лебеды, теплые, как бок верблюда. Так что Бармалей с удовольствием там растянулся, мельком почувствовав и подумав, как же он устал.
– Хорошо. Пусть наши слова здесь, в палатах, и останутся, между нами, и чтобы никто другой их не услышал, – сказала Мара, убедившись, что Бармалей ей внемлет. – Но, прежде чем мы начнём, у меня имеется одно предварительное условие. Требование, если угодно. Я хочу, чтобы ты поклялся его выполнить. Неукоснительно!