Под такой-то луной, горбясь от тяжести павшей на их плечи опасности, пробиралось лесом собранное мамашей Фи ополчение. То, которое было, а другого никакого и не было. Впереди леший, открывал проходы, за ним, чуть подотстав, шли Ягодина Ниевна со Снегуркой, и дальше, растянувшись от самой корчмы, вооруженное обожженным на кострах дрекольем, лесное воинство.
Поблескивал в лунном свете распределенный по войску металл мамашиных вооружений и доспехов: там щит, там меч, там латы. Шолом, нахлобучив на голову по самые плечи, удерживая его в таком положении обеими руками и блестя из самой глубины испуганными глазами, несла та самая молодая смешливая кикиморка, что подавала Бармалею-гостю пирог. Ступу тащили десятеро. Могли бы и сами в ней ехать, но никто не спешил умирать, поэтому перемещались медленно, хотя и неотвратимо. Одна Снегурочка всю дорогу забегала вперед, дальше лешего, после чего поджидала со скорбным ликом и его, и хозяйку, и всех остальных.
– Пойдемте скорей, – раз за разом просила она. Ей никто не отказывал, однако продолжали идти, как шлось. Однако ее просьбы, ее бессильное поторапливание не пропадали втуне, ибо являлись тем топливом, которое позволяло войску двигаться, а решимости его – вызревать.
Долго ли, коротко ли шли они, но путь их закончился, когда вышло войско к большой поляне, на краю которой темный и холодный, будто век заброшенный, стоял дом Деда Мороза.
На опушке остановились.
Велела Ягодина Ниевна подать свой доспех, и стала облачаться.
Тут заметила она, что Снегурочка и не думает останавливаться, и, как шла, так и идет дальше, к центру поляны, а там непонятно, что происходит.
– Эй! – закричала она громко и Снегурке, чтоб остановилась, и всем, кто ее слышит: – Держите ее! Семеро! И горе всем, коль не удержите!
Быстрые ноги догнали девицу, цепкие руки схватили ее за плечи и вернули назад. Войско расступилось, принимая, и сомкнулось вокруг нее, как море.
– Пустите меня! – просилась Снегурочка, сама не своя. – Не держите, любимые друзья мои! Мне должно идти!
– Это мы ещё посмотрим, кому куда идти, – отвечала ей Ягодина Ниевна. – Посмотрим и решим.
В доспех она уже облачилась, и даже шлем стальной на голову водрузила.
Шлем тяжелый, но шея мамаши Фи не гнется, не склоняется под тяжестью, голова не качается, а сидит на плечах гордо и раз за разом с вызовом обращается лицом в сторону противника.
– Посмотрим, – повторила она, как руководство к действию, и велела подать себе боевую ступу, которую тут же к ней, будто коня, и подвели.
Забралась Ягодинка в ступу, в деснице ее меч-кладенец, в шуйце щит, на главе – шолом.
– Ну, поехали! – сказала, и немедленно взмыла над землей, почитай, на три сажени. Сразу всем видно стало, кто в лесном войске главная ударная сила.
– Эгей! – вскричала Ягодина Ниевна по-молодецки и понеслась по воздуху вдоль опушки, да вокруг поляны. Надо же посмотреть да понять, что там противник замышляет.
Понять не поняла, но Карачуна, наконец, увидела.
Тот посреди поляны стоял, в окружении медведей-шатунов из своей личной свиты.
«А почему бы прямо сейчас не срубить его сверху, как капусту?» – подумала мамаша. И так легко ей показалось это сделать, что она сразу же через вираж ступу боевую в атаку бросила. Ну и сама, конечно, в той ступе мечом замахивается – эгей!
Но и Карачун не дремал. Он сразу, едва «Эгей!» заслышал, посох в ее сторону направил, да тут же луч с его конца сорвался, яркий и быстрый, молнии подобный. Едва-едва Ягодина от молнии той увернулась, да, больше не рискуя подниматься высоко, по-над самой землей через тот же вираж вернулась обратно.
– Что там? – спросил Андрейко.
– Стреляет, басурман, – отвечала летчица-разведчица. – Палит, почем зря.
– Вот, аспид! Что делать будем?
– Окружать!
Она махнула рукой и подошедшему лешему-воеводе отдала распоряжение. Вскоре темная масса войска заколыхалась и двинулась вправо и влево, охватывая поляну по кругу.
– Сарынь-полынь! – восхитился леший четкостью перестроений, и вообще, грандиозностью событий. – А потом чего?
– Ждем! – коротко сказала Яга. – Покуда ждем. Как станут все на номера, пойдем вперед. И задушим эту гадину!
Эх, знали б, какую темный придумал для них западню, поостереглись бы!