– Ты не имеешь права! – пыталась возражать Ягодина Ниевна.
– Что значит, не имею? Как раз, наоборот! Я в своем праве! Я волен делать все, что пожелаю! Но... Но я готов отсрочить исполнение принятого в отношении брата моего решение. Даже на длительный срок отсрочить, хотя не вижу в этом никакого смысла. При одном условии...
– Каком условии?
– Снегурку ко мне сюда! – заорал Злозвон, и сосульки на его шляпе ударили в набат. – Немедленно!
Ягодина Ниевна пыталась что-то возразить ему, но руки и лапы тех семи, что держали Снегурочку, ослабли и безвольно опустились. Беспрепятственно, следуя, прежде всего, личному истинному желанию, перешла та от ополчения в медвежью крепость, и там с рыданием припала к груди Мороза Ивановича.
– Дедушка Мороз! Дедушка Мороз! – пыталась дозваться она до него. – Услышь меня! Очнись! Помоги нам! Без тебя мы беззащитны!
Но, Мороз Иванович лежал бездыханный, холоднее льда, и Снегуркиных слов, конечно, не слышал.
Зато услышал их Карачун.
– Вот! – подхватил он и закричал, будто только того и ждал. – Я знал это! Сколько он будет присутствовать здесь, даже в таком поверженном виде, столько будет возмущать вас против меня! Нет-нет! С этим надо покончить! Теперь же!
– Уууууу! – завыл он, беснуясь и пританцовывая босыми ногами, и наставил свой посох, этот горящий холодным пламенем цветок смерти, на лежавшее перед ним тело. И он ткнул им, намереваясь сжечь в колдовском пламени и самого Мороза Ивановича, и дела его, и память о нем. – У!
Но что-то для темного пошло не так.
Все для него пошло не так!
Ему следовало прежде каким-то образом зафиксировать, или даже изолировать Снегурочку. Но слишком он был уверен, что никто уже не сможет, не в силах противостоять ему. Однако едва он двинул жезл в сторону Деда Мороза, Снегурочка бросилась вперед и закрыла собой своего благодетеля. Удар холодного огня пришелся ей в грудь, туда, где билось ее не знавшее, как она думала, любви сердечко.
– Ах! – выдохнула Снегурочка едва слышно и, раскинув руки, без чувств упала навзничь, прямо на Мороза Ивановича, поперек него.
Холодный огонь почему-то не сжег, не уничтожил ее совсем, но и дышать она перестала. Во всяком случае, так всем показалось.
Гробовая тишина повисла над ратным полем.
– Что за нелепица? – вопросил как-то очень уж неуверенно Карачун.
Все, что случилось со Снегуркой, было совсем не то, чего он желал и на что рассчитывал. Он, как и все, замер в безмолвии, опустив руки и уткнув посох в снег под ногами. В оцепенении, завороженно, как и все вокруг, смотрел он, как холодный огонь действовал на снег и на лед. А он нагревал их, но не плавил, а переводил в какое-то новое состояние, в котором лед начинал светиться зеленоватым огнем, как гнилушка ночью. Горячий лед, надо же!
Между тем, Бармалей скрывался за березой недолго. Он внимательно следил за происходящим на поляне, пытаясь улучить подходящий момент для своей миссии. Но когда Карачун окружил поляну призрачным кордоном и, по сути, взял ополчение под свой контроль, Бармалей понял, что дальше ждать бессмысленно, и двинулся вперед.
Призрачных волков, как ни странно, он совсем не боялся и не опасался. В отличие от прочих участников ополчения. Хотя они были такими огромными и страшными, и так ужасно выли на луну. На него их вой не действовал. Какой-то частью себя он знал, что волки эти всего лишь фантомы, призрачные фигуры, вызванные к жизни колдовской силой Злозвона, и что никакого вреда они ему причинить не могут.
Поэтому, он прошел сквозь них, как проходят сквозь полосу тумана на лугу летом. Повеяло холодом, немного, но ведь и так было не жарко.
Через толпу ополченцев он проник, как нож пронзает тело жертвы – осторожно лавируя по пустотам и трещинам и сдвигая в сторону тех, кого обойти не удавалось. На него оглядывались и таращили глаза с удивлением, а кто-то со страхом, но, натыкаясь на встречный взгляд, старались уступить дорогу. Однако когда он добрался до центрального кольца из медведей-шатунов, тут уж и ему пришлось остановиться.
Медведи были по-настоящему страшны, и казались вполне реальными, во всяком случае, реальными в той же мере, что и все в волшебном лесу. Они напропалую махали своими огромными лапами, их ужасные когти со свистом рассекали воздух в каких-то сантиметрах от лица, так что усомниться в намерениях мишек было затруднительно и чревато. Поэтому, в этой ситуации оставалось ждать подходящего момента, или, как советовала Мара, знака, чтобы по нему броситься вперед. Бармалей с таким вниманием вглядывался и вслушивался в происходившее вокруг, что с его сознанием произошло непонятный казус раздвоения. Он так напряженно выискивал внятный недвусмысленный знак, что странным образом отделился от потока реальности. Ему вдруг стало казаться, будто события скользят мимо, не задевая его, как снятый на пленку фильм, многократно ускоренный для демонстрации.