– Конечно, милай! Разве может такой спектакль кому-то не понравиться? Это, как теперь говорят, бомба! Одно плохо, мне в нем роли не нашлось.
– Ну, да, пока не нашлось. А кого ты могла бы там сыграть? Кикимору? Бабу Ягу? Может, анчутку?
– Только не анчутку! А вот бабу!.. Я же баба?
– В общем и целом!
– Вот, я баба. Но вы еще не знаете, какой я могу быть Ягой! О, какой Ягой я могу быть! И со словами роль осилю, вы давно могли оценить мой разговорный русский. Я не какая-нибудь тильда, или там бибабо. Я – живая, и я актриса!
– Да, Господь, няня, с тобой! Я и не спорю, – засмеялся Василий Павлович. – Надо, конечно, подумать. И, знаешь, время еще есть, что-нибудь обязательно придумается. Тем более, ты и сама о себе забыть не дашь. А что ты скажешь про Злозвона? Правда, ведь, что с настоящей маротой он просто гениален?
– Уж больно страшен! – выдохнула няня с непритворным ужасом в потолок. – Ажник сердце в груди заходится от жути. Когда эти глаза сначала на палке той загораются, а потом и у него...
– Да! И это прекрасно. Публика любит, когда ее пугают. И, конечно, она любит, когда в сказке счастливый конец, когда правда торжествует, а добро побеждает зло. А у нас ведь иначе и не бывает.
– Нынче все знают, что бабло побеждает зло.
– Ну, за бабло ты у нас отвечаешь, так что с тебя и спрос. Ты, кстати, язык на всякий случай контролируй, все-таки в детском театре работаешь. Не ровен час, кто-то из детишек тебя услышит, не так твою шутку поймет. Установку жизненную неправильную получит...
– Да какие уж тут шутки, хозяин!
– Язык, сказал, контролируй!
Тут он что-то дернул, подцепил отверточкой, потянул, повернул, и все стало на свои места. Арина Родионовна сразу выпрямилась и села обычным своим образом.
– Спасибо, хозяин! – закричала она благодарственно. – Вы вернули меня к жизни!
И тут же – Фрррр! Фрррр! Фрррр! – застрочила спицами со скоростью швейной машинки. Шарф потек, заструился на пол, отработанной перфоленте подобный. Что, учитывая базовое образование нашего кукольника, нисколько не удивительно.
Василий Павлович вытер лоб и принялся собирать инструменты.
– Уф, утомила ты меня! – говорил он при этом инструкцию. – Я тебя смазал дополнительно, но ты, смотри, и сама не слишком усердствуй. Чай, не девочка уже, не пионэрка. Запчастей, опять же, случись что посерьезней, где для тебя взять? Негде! И накроется твоя роль в новом спектакле медным тазиком, так и не случившись. Как и все прочие. Так что, следи, как говорится, за собой и будь осторожна.
– Хозяин, конечно! Я все понимаю. И я буду предельно внимательна, обещаю. Осторожность, строго говоря, моя фамилия.
– Вот и хорошо!
И Василий Павлович, позвякивая инструментами в ящичке, направился прямиком в мастерскую. В процессе общения с Ариной Родионовной и ее ремонта, некая новая мысль у него возникла в плане совершенствования куклы Злозвона, и он хотел немедленно ее примерить, так сказать, на натуре.
– Только, знаете, что, хозяин? – неожиданно выдала няня ему вслед. – Не доверяю я этому вашему Злозвону! Хотела бы, но не могу! Что-то в нем есть такое... Можете считать это старческой мнительностью. В общем, не доверяю, и вам не советую. В запертом сундуке его держать следует. В железном ящике!
Кукольник притормозил, со спины выслушивая тираду Арины Родионовны, в ответ же лишь покачал головой да рукой махнул, и дальше пошел, куда направлялся. Под камнедробильное «фрррр-фррр-фрррр» няниных спиц.
Слова няни и ее «фрррр», как ни странно, легли на благодатную и подготовленную почву. Василий Павлович и сам относился к творению рук своих, к Злозвону, с некоторым мистическим не ужасом, конечно, но трепетом, подозревая и прозревая в нем глубины, обычным зрителям не ведомые, и ощущаемые как раз через тот страх, который он своей игрой на сцене им внушал. Особенно это чувство усилилось многократно после того, как Бармалей принес из своего путешествия в волшебный лес ту берендеевскую игрушку, мароту со светящимися глазами. Вот ее-то кукольник всегда хранил в сейфе, прямо в рукавице Деда Мороза. А куклу, чего ее прятать? Она же кукла!
С такими размышлениями, Василий Павлович пришел в мастерскую. Это была большая прямоугольная комната в три окна на первом этаже театра. Ее, по аналогии с легендарной «кадочкой», пытались называть то «шкатулкой», то «ларчиком». Но ни одно из предложенных названий не прижилось, что, наверное, понятно, и мастерская так и осталась – мастерской.