– Ого! – удивился Бармалей. – Ваши?
– Наши, – вздохнув, отвечала Агафья Никитична. – Все наши. Достояние республики.
– А где ж хозяин ваш? – спросил гость. – Автор всего этого достояния?
Вот тут Бармалей понял, что совершил промах. Не о том он спросил, не надо было.
Ничего ему Агафья Никитична не ответила. Молча отошла куда-то и принесла ему пару валенок, явно не ее размера, должно быть, хозяину, про которого он интерес проявил, принадлежавших.
– На-ка, надень, – сказала, подавая ему обувку. – В валенцах, медленным теплом, лучше отогреваться. Да прошу к столу! Мы как раз собирались чай пить. Эй, белобрысики! Ну-ка, поторапливайтесь!
Тут же занавеска, закрывавшая лежанку, отлетела в сторону, и в облаке визга, смеха и шороха на пол с печи ссыпались четверо. Две девчушки и два мальца, как рассмотрел Бармалей. Судя по облику и размеру, все погодки.
Взлетела крахмальная скатерть, накрывая стол, появился пыхтящий самовар, чашки, блюдо с пирогом – все готово. Бармалея усадили на почетное место. Агафья Никитична – напротив. Тут же и детки на лавке в ряд, мал мала меньше. Мать на них посмотрела, и умилилась, и смахнула слезу из глаза.
– Эти двое, старшенькие, близняшки. А те – погодки. Отец их, Федор, как в прошлом году по осени ушел на охоту, так до сих пор и не вернулся. Так и ждем отца. И мужа.
– Ситуация не простая, – определил Борис.
– Да уж.
– И что, никаких известий?
– Нет, – покачала головой Агафья. – Ничего нет.
Скоро, напившись чаю с пирогом и испросив разрешения, детки выскользнули из-за стола и вновь забрались на печь. Головы выставили, ушки навострили – приготовились слушать, о чем взрослые говорить будут. Интересно же! Не пропустить бы хоть слово!
Время разговоры вести наступило.
– Так что ты, Бориска, про сестру свою сказывал? – спросила Агафья Никитична.
– Что пропала, сказывал. Что ищу ее. Что будто видели ее тут, в Тютькино, сказывал.
– Это кто ж ее тут видел?
– Истопник на почте, не спросил, как звать его, уж больно суровый мужчина. Жена его Анфиса, Степановна которая, почтальон.
– А, ну да, ну да. Был он здесь. С кумом. И что?
– Все. Я тебе портрет ее покажу. – Бармалей сходил к полушубку и, вернувшись, положил перед Агафьей на стол свой рисунок, где Марфутка точно на шоколадке изображена. – Вот.
Агафья Никитична, улыбнувшись, разгладила листок ладонью.
– Да, – сказала, – она. Что ж, я тебе верю. И расскажу, что знаю, слушай.
Глаза ее затуманились от нахлынувших воспоминаний, но она не позволила им взять над собой верх. В том смысле, что сама вполне контролировала свои мысли и чувства.
– В октябре было дело, – начала рассказ Агафья, – или в ноябре уже... Сего года. То есть, по всем меркам, недавно. Мои обстоятельства тебе известны, ты их сам наблюдаешь. Без мужа, без мужика в доме я сама как мужик. В том смысле, что все на мне. И косить я, и дровишек заготовить, и что угодно. Дети, слава Богу, хорошие, помогают матери, но им еще расти и расти. Ну, а на охоту с мужниным ружьишком, вот с этим, я и вовсе сама.
– Дичь-то есть тут у вас?
– Есть! Дичь есть. Зайца много, но его еще надо уметь взять. Мне иногда удается. Птица разная встречается, то рябчик, то косач, а то и глухарь. Так вот, в октябре, на первой неделе, на Зосиму, взяла я ружье… Значит, все-таки в октябре дело было. В общем, отправилась я в лес. Подумала, что неплохо будет малышню мою белобрысую мяском подкормить. Расти-то им, как ни крутись, надо. День был холодный, ночью заморозок лег и не отпускал, лужи застеклились, да иней на ветках, точно сахар. Только не зря же октябрь грязником именуют. А собиралась я тогда подальше уйти, где как раз глухаря встретить можно. Глухарь птица большая, царь-птица, ее на всех хватит.
Помню, зашла я от дома уже далече, когда вдруг небо потемнело, хотя ничто не предвещало, ветер поднялся такой, что сучья на деревьях затрещали и на землю посыпались. А после началась гроза, с громами, с яркими вспышками. Чувство такое было, будто молнии прямо в меня целят. И то! Одна в сосну рядом со мной угодила! Дерево раскололось, в щепки рассыпалось, да еще и загорелось. Ой! Такой ужас меня обуял, что я, себя не помня, схватилась и побежала. Куда глаза глядят! Прямо сквозь кусты какие-то, сквозь все напролом. Неслась, ног под собой не чуя, аж пока гроза не кончилась. Ой, такого страха я в жизни не знала!
А гроза кончилась так же внезапно, как и началась. Раз, и все успокоилось, ветер унялся, тучи разлетелись. Солнце не показалось, но все одно посветлело. Я стою, оглядываюсь, и не понимаю, где очутилась. Уж насколько я все места в округе знаю, а этих не припомню. И думаю себе: уж, не в Русколанский ли лес меня занесло? И опять страшно стало.