Майор пришел со странной просьбой — разрешить прием на работу в качестве грузчика родного племянника агента «Ларина». Этот «Ларин» работает барменом в зоне вылета Шереметьево-2 и буквально умоляет не препятствовать трудоустройству племяша — все документы в «Интуристе» он провел сам, пользуясь своими обширными связями — осталось лишь получить добро от Комитета.
— Я что-то не очень понимаю, зачем ему нужен на работе родственник. И еще меньше понимаю, зачем это нужно нам, — с сильным ударением на последнем слове спросил генерал.
— Тут нет ничего нелогичного, — спокойно отвечал майор, — в баре не проходит ни одной пересменки без недостач. Обычно грузчики воруют пиво и сигареты. Пиво выпивают, раскалывают пустую бутылку, чтоб списать ее в бой, а фирменные сигареты просто выкуривают в подсобке. Бывает, откручивают коньячные крышки на два оборота и высасывают по десять-двадцать грамм, чтобы сразу не было заметно. Сейчас у них грузчика нет — все сменные бармены приходят на час раньше и возят товар на тележках сами. Жалуются, но это лучше недостач. Непьющий грузчик, к тому же родственник старшего бармена-администратора, очень им нужен.
— Ну хорошо, а нашему ведомству какой прок от непьющего грузчика? — вновь делая ударение на слове «нашему», спросил начальник.
— Никакого. Но «Ларин» никак не был поощрен за ту перламутровую икону.
— Цесаревича Алексея? — оживился генерал.
— Ну да. Все же случилось прямо у него в баре…
— Так ведь вся слава смежникам ушла! За это бы его наказать надо! — воскликнул начальник и заразительно расхохотался. Это была громкая история с женой африканского дипломата, пытавшейся на подвязках между ног вывезти старинную икону и чуть не задушившей опера Шубина из Десятого отдела ВГУ КГБ СССР (борьба с контрабандой) его же собственным галстуком. Тогда наградили многих из «десятки», негритянку выдворили, а Саша Шубин стал начальником отделения.
— Ну я же не могу говорить агенту, что контрабанда не наш профиль, что Управление «Т» и «десятка» не одно и то же.
— Это — да! Это безусловно, — сразу согласился шеф, — но, может, его деньгами поощрить?
— Вы, очевидно, не понимаете, сколько они там имеют, — медленно и довольно грубо отвечал Валов, глядя почему-то в окно, и глаза его, сузившись, налились ненавистью, — так я вам скажу: до трехсот рублей в день! В день! А за Олимпиаду этот пидорас отбил себе однокомнатный кооператив!
Начальник, пораженный такой тональностью, хотел поставить опера на место, но тот продолжал, не замечая:
— Бармен чаевыми в рублях и валюте за пятидневку получает больше, чем мы с вами вместе за месяц! Это они нас с вами могут деньгами поощрить, — и, заметив, как генерал изменился в лице, резко замолк.
— Ну ты давай эмоции-то попридержи и объясни: от меня-то ты чего хочешь? Зачем ты ко мне пришел? Ты ведь и сам можешь этого племянника легко провести.
— Не могу. Они близкие родственники. В приказе сказано: «в особых случаях».
— В каком приказе? — машинально спросил бывший партиец и сразу пожалел.
— Два ноля шестидесятом, — с удивлением ответил майор.
«Ах ты ж, сука!» — расстроился генерал и, чтобы сбить тему, спросил: — А он что — в самом деле педераст?
— Да. Завербован в 1977-ом на инциденте с гомосескуальным партнером — выдернули из дежурной части Зеленоградского ОВД. Ревность. Драка. Непроникающее ножевое ранение.
— Что-то не нравится мне ваше отношение к источникам, — официальным тоном заговорил бывший инструктор ЦК. — Откуда столько ненависти? Почему вы с таким раздражением говорите о собственном агенте, который не первый год у вас на связи? Да, подчас они имеют немалые деньги, да, их не поднимают по тревоге, они живут материально в чем-то лучше нас, но скажи честно — ты бы поменялся местами с этим «Лариным»?
И опять партработник понял, что сморозил не то: ведь агент — гомосексуалист. Эх, да что за день такой…
— Ну давай рапорт. — И написал в левом углу: «Согласен».