Тот, кто видел изменившееся лицо Его при этом, мог бы сказать, что Он был как во сне. Так показалось Левию Матфею, и даже напугало ученика. Так показалось Дидиму, и он тут же припомнил, что таким же был Иисус в день въезда в Иерусалим, когда учитель предсказал страшную гибель города. Но продолжалось это недолго, Иисус словно встряхнулся, сбросил сонную одурь. И вот уже перед ними обычное, любимое всеми, лицо Учителя. С грустной улыбкой внимает заверениям Кифы.
— Хотя бы мне надлежало умереть с Тобою, не отрекусь от Тебя.
«То же и все говорили»[363]. Нестройный хор голосов, но всё — о преданности Учителю, о готовности идти с ним на смерть, на любые муки…
Он не возражал. Слушал молча, меряя шагами долину. Мягкая, чуть печальная улыбка не покидала Его лица. Что Он мог им сказать в ответ? Призвать к познанию собственных сердец? Он уже делал это неоднократно. Тщётны все призывы. Они должны придти к пониманию сами, и здесь Он им не помощник.
Только что ж это было, когда Он касался Симона ладонями, и смотрел ему в глаза, преображённые лунным светом? Что-то такое промелькнуло и исчезло, неясная, но глубокая тревога. Кажется, Он, Иисус, что-то говорил при этом. Но сознание не включалось. Спросить учеников, конечно, можно. И что же они будут думать об Учителе, который не помнит, что говорит? Впрочем, это не важно. Другое важно — Он коснулся души человека. Уроки Ормуса не прошли даром. Только научиться теперь удерживать всё это в памяти, и видеть глубже. Ормус говорил, что это придёт с опытом. Будут посещать не ощущения, размытые и неопределенные, а видения. Яркие, красочные, чёткие. Господи, и есть люди, не признающие величие Твоё! Когда ты научаешь человеков своих такому, то что же доступно Тебе Самому?
Полная пасхальная луна сияла на безоблачном небе. Тишина объяла стан паломников. Они вошли в Гефсиманский сад. Переплетающиеся ветви маслин и гранатов, смоковниц и лавров. Трепетание пробивающегося сквозь ветви лунного света. Неверные тени тёмно-бурых стволов, серые листья. Мягкая трава под ногами, заглушающая звук шагов. Внезапная тревога на сердце, невыносимая душевная тоска. Он задохнулся от боли и ужаса. Ему стало ведомо то, что произойдёт, за мгновение до того, как Он увидел эти тени. Мелькнула мысль: «Ормус был прав, с каждым опытом это получается лучше». Но было поздно, и знание было бесполезным.
По мягкой траве — тихие шаги, едва различимые. Сквозь сумрак и тень — люди, множество людей. Стража Храма. Рабы в серых туниках и с медными ошейниками, в руках колья. И — римляне, римляне в своих алых одеждах, с мечами и копьями наперевес. Он увидел это в свете вспыхнувших светильников чётко и ясно. Люди алабарха — это он мог понять. Но римляне? Итак, случилось то, чего Он ждал. Римляне оставили его. Не будет Ормуса с его чудесами. Не будет Иосифа с его деньгами. Пилата с его властью. Он остался один. Впрочем, это не так. Господь Его не оставит. У него есть Отец Небесный.
— Господи! Отче Мой! — обратился Иисус вполголоса к Тому, Кто был единственной его надеждой. — Если не может чаша сия миновать Меня, чтобы Мне не пить её, да будет воля Твоя!
Красные всполохи светильников оказались совсем близко, и вот замерли, остановились. Трепещут, шипя, язычки факелов, и стоит над Гефсиманским садом и всем остальным миром страшная тишина. Отделяющая Его от того мгновения, когда спросят, когда назовут по имени того, кого ищут. Он продвинулся вперёд, сделав всего только шаг, но этим шагом отделил себя от учеников, закрыл их спиною.
— Кого ищете? — спросил Он громко, разорвав тишину.
И услышал в ответ то, чего ждал долго, последние три года своей жизни.
— Йэшуа Г’ноцри!
Он ответил, не раздумывая:
— Это Я!
Они отшатнулись от него, ему не показалось! Они боялись Его — пришедшие по воле всевластного Ханана. Даже эти, покорные до конца первосященнику, знали дела Его, Иисуса. Верили в Его силу, в Его дар. Он вознёс благодарность Небесам — за то, что Его судьба была так необычна. Даже если теперь пришла расплата, Ему есть чем гордиться.
Да, но римляне… Римляне верят во многое, и, значит, — не верят ни во что. Этот, что с серебряным гребнем, сжал губы, и решительно взялся за меч. Там, за спиной воинов, чьё-то знакомое до боли лицо. Иуда? Друг, для чего ты пришёл?
Он снова задал свой вопрос:
— Кого ищете?
Снова они ответили:
— Йэшуа Г’ноцри!
— Я сказал вам, что это Я. Итак, если Меня ищете, оставьте их, пусть идут, — и Он указал на своих учеников. Он знал, как слаба их вера, и хотел оградить их от испытаний и искушений.
Он допустил — и Ему связали руки, творившие только добро. Не было места в родной стране, которое могло бы укрыть Его от Пилата, если тот захотел предать смерти. Против легиона Он бессилен со своим даром. И давно познал истину: хочешь быть свободен, не привязывай сердца своего к женщине, к друзьям, к ребёнку. Умножая любовь, умножаешь свои печали и боль. Правда, у Него самого есть выход. Сложить голову за близких и друзей, и если это спасёт их, то к чему разговоры о цене? Иисус готов заплатить, Он согласен.