— Дорогой сэр, — сказал он, — прошу вас, позвольте сначала мне добиться ответа. Вот уже шестой раз я прихожу сюда — пять раз приходил за вчерашний день. Моему дому грозит разрушение, его подожгут сегодня ночью (хотели поджечь вчера, но не успели — у них, видно, были другие дела). Ради бога, дайте сперва мне кончить разговор!
— Пожалуйста, сэр, — отозвался мистер Хардейл. — Мой дом уже сожжен дотла. Дай бог, чтобы ваш уцелел. Говорите, но, сделайте милость, поскорее.
— Вы слышите, милорд? — крикнул пожилой джентльмен наверх, где на площадке лестницы мелькал чей-то халат. — Вот у этого джентльмена уже сожгли дом прошлой ночью.
— О, господи, боже мой! — послышался оттуда раздраженный голос. — Мне очень жаль, но что делать? Не могу же я выстроить ему дом заново! Вы хотите, чтобы глава лондонского магистрата занимался восстановлением ваших домов? Вздор и бессмыслица!
— Но глава магистрата, если он человек, а не деревяшка, мог бы воспрепятствовать разрушению этих домов, и тогда их не пришлось бы восстанавливать — не так ли, милорд? — запальчиво крикнул пожилой джентльмен.
— Вы ведете себя неприлично, сэр, — сказал лорд-мэр. — Во всяком случае, неучтиво.
— Неучтиво, милорд? — возразил пожилой джентльмен. — Я был учтив во время вчерашних пяти визитов к вам. Но не могу же я вечно быть учтив! Как тут соблюдать учтивость, когда люди каждую минуту могут лишиться крова, а то и сами будут сожжены в своих домах! Что мне делать, милорд? Добьюсь я защиты или нет?
— Я вчера уже вам говорил, сэр, что вы можете пригласить к себе в дом олдермена, если вам удастся уговорить кого-либо из них.
— На кой черт мне ваш олдермен? — сердито вопросил пожилой джентльмен.
— Чтобы отпугнуть толпу, сэр, — пояснил лорд-мэр.
— Господи твоя воля! — простонал его собеседник, в комичном отчаянии утирая лоб. — Надо же такое придумать! Олдермен отпугнет толпу бандитов! Да будь они даже грудными младенцами, — что же вы думаете, они испугаются вашего олдермена? Может, вы сами пожалуете ко мне?
— Я? — переспросил лорд-мэр грозно. — Конечно, нет!
— Ну, так что же мне делать? Сын я этой страны или нет? Состою я под защитой ее законов? Если я плачу королю налоги, должен я получать что-то взамен?
— Право, не знаю, — сказал лорд-мэр. — Как жаль, что вы католик! Почему вы не протестант — тогда вы не попали бы в такую передрягу. Нет, просто ума не приложу, что мне с вами делать… За спиной этих бунтовщиков стоят влиятельные люди. О, господи, что за мученье быть общественным деятелем!.. Наведайтесь еще раз сегодня… А то хотите — я вам пошлю стражника? Или еще лучше — констебля Филипса, он сегодня свободен. Человек он для своих лет не очень дряхлый, только с ногами у него плохо, — и вечером при свечах сойдет за молодого. Если его поставить у окна, он вполне может внушить страх громилам… О, господи!.. Зайдите еще раз, тогда посмотрим.
— Постойте! — поспешно закричал мистер Хардейл, наваливаясь на дверь, которую привратник пытался захлопнуть. — Милорд, умоляю вас, не уходите! Я привез человека, который двадцать восемь лет назад совершил убийство. Я вам в нескольких словах расскажу все и готов подтвердить свои показания присягой, этого достаточно, чтобы отправить его в тюрьму и начать следствие. Мне сейчас важно только одно — чтобы его заперли в надежном месте. Малейшая задержка — и бунтовщики его освободят.
— Ох, еще вы тут! — закричал лорд-мэр. — Господи помилуй! Вы же слышали, этим бунтовщикам покровительствуют влиятельные люди… Дайте мне покой, наконец!
— Выслушайте меня, милорд! Убитый — мой брат. Я был его наследником, и в то время нашлось немало клеветников, которые шушукались, будто я замешан в этом подлом и страшном деле. А я его горячо любил — он там, на небесах, знает это. После стольких лет горя и уныния настал, наконец, час отомстить за брата и раскрыть зверское преступление, скрытое с неслыханной, дьявольской ловкостью. Каждая секунда промедления может снова развязать руки убийце и дать ему возможность скрыться. Милорд, я требую, чтобы вы меня выслушали и немедленно приняли меры!
— О, господи! Ведь вы же пришли в неурочное время — нет, я вам просто удивляюсь… Это так не по-джентльменски! Нельзя же так! И вы тоже, вероятно, католик?
— Католик, — подтвердил мистер Хардейл.
— Силы небесные, сегодня все, кажется, сговорились стать католиками нарочно, чтобы меня мучить и злить! — воскликнул лорд-мэр. — И зачем только вы сюда пришли! Теперь они подожгут Меншен-Хаус, и в этом будете виноваты вы. Заприте где-нибудь своего арестованного, сэр, приставьте к нему караульного и… приходите сюда в более подходящее время. Тогда посмотрим…
И раньше чем мистер Хардейл успел открыть рот, громкий стук захлопнувшейся двери и лязг задвижки возвестили, что лорд-мэр скрылся в свою спальню и дальнейшие протесты ни к чему не приведут. Оба просителя вышли на улицу, и привратник поспешил запереть дверь.
— Вот так он меня всякий раз и выпроваживает, — сказал пожилой джентльмен. — Где найти защиту, и кто мне возместит убытки? А вы что намерены теперь делать, сэр?
— Попытать счастья в другом месте, — ответил мистер Хардейл, уже сидя на лошади.
— Очень вам сочувствую, поверьте, — ведь мы с вами в одинаковом положении, — сказал пожилой джентльмен. — Сегодня вечером у меня, быть может, уже не будет дома, и некуда будет пригласить вас, так позвольте мне сделать это сейчас. Впрочем, знаете что, — добавил он, пряча обратно в карман вынутый было бумажник, — своей визитной карточки я вам не дам: если ее при вас найдут, это может наделать вам хлопот. Фамилия моя — Лэнгдейл, я винокур и виноторговец, живу в Холборл-Хилле. Буду рад видеть вас у себя.
Мистер Хардейл поклонился и двинулся дальше, по-прежнему держась у самых дверец кареты. Он решил ехать к дому сэра Джона Фильдинга, который имел репутацию судьи смелого и энергичного, а если по дороге на них нападут бунтовщики, — собственноручно расправиться с убийцей брата, но не дать освободить его.
Однако они благополучно добрались до дома судьи (бунтовщики в это время, как мы уже знаем, были заняты обсуждением более важных дел), и мистер Хардейл постучал в дверь. Так как по городу ходили слухи, что бунтовщики собираются убить сэра Джона, то в доме всю ночь дежурили констебли. Одному из них мистер Хардейл изложил свое дело, а тот, найдя его достаточно неотложным, согласился разбудить судью, и мистер Хардейл был немедленно принят.
Убийцу тут же, не теряя времени, отправили в Ныогет. Тогда это было новое здание, только что отстроенное и считавшееся неприступным. Когда был изготовлен приказ об аресте, трое полицейских покрепче связали убийцу (он, видно, пробовал в карете освободиться и ослабил веревки), заткнули ему рот кляпом, чтобы он не мог позвать на помощь при встрече с бунтовщиками, и сели с ним в карету. Эти трое были вооружены до зубов и представляли достаточно надежный конвой, но на всякий случай они еще опустили занавески, так что карета казалась пустой, и предложили мистеру Хардейлу ехать впереди, подальше, чтобы не привлекать к ней внимания.
Эти предосторожности оказались не лишними: проезжая по городу, они несколько раз встречали группы мужчин, которые несомненно остановили бы карету, если бы не считали ее пустой. Но, так как ее пассажиры ничем не выдавали своего присутствия, а кучер, чтобы избежать расспросов, нарочно глазел по сторонам, то они беспрепятственно доехали до тюрьмы, преступник был вмиг высажен и очутился за ее надежными и мрачными стенами.
Мистер Хардейл зорко, с напряженным вниманием следил за тем, как его заковывали, потом отвели в камеру и накрепко заперли дверь. Даже выйдя уже на улицу, он постоял, потрогал окованные железом ворота, провел руками по каменной стене, словно желая убедиться, что она настоящая, порадовался ее толщине. И только в ту минуту, когда, отвернувшись, наконец, от ворот тюрьмы, он глянул на пустую улицу, такую тихую и безлюдную в это ясное утло, он вдруг ощутил, какая тяжесть у него на душе, какая тревога за близких. Потеря дома уже казалась ему лишь каплей в море его несчастий.