Кроме того, мы увидели, как там остановилась открытая, ло всей видимости, охотничья коляска.
Когда мы приближались к группе людей, некоторые из них махали нам носовыми платками, а когда мы к ним подъехали, то остановились и спросили, есть ли в местечке неприятель. "Нет, — ответили они, — неприятеля нигде нет". Между тем от коляски, рядом с которой она стояла, отошла девушка, или молодая дама, в шубе деревенского покроя, приблизилась почти вплотную к моей лошади и спросила: "Вы барон Багге?". Однако у меня не было времени подробней ее рассмотреть, поскольку, когда я наклонился к ней и вежливо подтвердил, что да, я и есть барон Багге, ее лицо вдруг оказалось совсем близко, и я на какое-то мгновение заглянул в ее чудные глаза, после чего ее руки сомкнулись уже у меня на шее, а поцелуй запечатал мой рот.
Я выпрямился, крайне смущенный, и она отступила на шаг. Теперь я увидел, что она высокого роста, непривычно стройная, и стояла она с невероятным достоинством, словно бы парила в воздухе. Ее глаза были лучистой фантастической голубизны, словно все небеса отражались в них; они все еще смотрели на меня, не мигая, словно глаза богини, о которой говорят, что ее ресницы не опускаются.
— Кто вы? — выдавил я, наконец.
— Меня, — ответила она, не улыбаясь и не покраснев, и не проявив никакого признака смущения, — зовут Шарлотта, Шарлотта Сцент-Кирали. Разве вы обо мне ничего не знаете? Мне про вас много рассказывали. — И она добавила: — Я видела также ваши фотографии. Поэтому вас сразу узнала. О, я вас хорошо знаю!
А, подумал я, так это дочь тех самых людей, о которых… И моя матушка, оказывается, даже посылала им мои фотографии…
— Но как же так, — воскликнул я, — почему вы здесь? То есть здесь, перед городом? Разве вы знали, что я должен приехать?
— Да, — сказала она. — Может быть. Может быть, я это действительно знала. Не то, что это произойдет теперь, не обязательно сегодня. Но я знала, что вы, наконец, приедете, барон Багге!
Я бросил быстрый взгляд на Землера, Гамильтона и Мальтица. Но Землер разговаривал с несколькими людьми из города, которые заверяли его, что противник здесь даже не показывался. Он не смотрел в мою сторону, но Мальтиц и Гамильтон, хотя и видели все, казалось, нисколько не были удивлены тому приему, который мне был оказан. Спустя некоторое время они, не улыбаясь, опять отвернулись, как бы давая знать, что все в порядке; и глаза рядовых всадников смотрели спокойно, как если бы всё именно так и должно быть. На меня опять нашло беспокойное чувство нереальности всего происходящего, — как уже было сразу после боя, — и я некоторое время сомневался: действительно ли я — это я, тот самый, который сейчас здесь находится, подобно тому, как иногда при ходьбе, езде или скачке возникает смутное, кружащее голову сомнение, когда вдруг думаешь, ты ли это, кто скачет верхом, едет или идет. Но я это отнес к перенапряжению или к тому, что я как следует не выспался.
— Простите, — сказал я Шарлотте, — мою растерянность! Но когда я услышал, что мы следуем через Надь — Михали, я принял решение навестить вашу семью, но не мог предположить, что вы меня даже будете встречать…
— Ах, — прервала она, — не морочьте себе этим голову, я часто приезжаю сюда, стою возле коляски и смотрю на дорогу: не едет ли кто-нибудь. Возможно, вы оказались тем, кого я жду. Вы задержитесь у нас?
— Возможно. На какое-то время.
— У меня дома, — сказала она, — наверняка будут очень рады вас увидеть. Зайдите же к нам, пожалуйста. Не хотите ли вы зайти к нам на чай уже сегодня?
— Сегодня?
— Да.
— Если позволит служба, — согласился я. — Но я действительно не знаю, удастся ли это мне сегодня. Мы ведь здесь выдвинуты вперед, и может быть, что мы в любой момент снова соприкоснемся с врагом…
— Ах, — воскликнула она, — никакого врага здесь нигде нет.
— Да, — ответил я, — так считается. Но всего лишь несколько часов тому назад у нас был бой. И почему вы вообще оказались здесь? Разве от вас, когда русские подошли ближе, не потребовали уехать в Пешт или в Вену? Я этого не понимаю…
— Да не встретитесь вы с противником, — повторила она. — Я же сказала: здесь нет никакого врага, и вы тоже не увидите ни одного…
— Это как раз то, что меня очень удивляет, — сказал я. — Вообще-то мы должны были, по всей вероятности, уже давно столкнуться с основными силами противника…
— Оставьте это, — улыбнулась она. — Разве вам больше нечего мне сказать? Но вы еще успеете, в пять или в половине шестого вы будете у нас, не так ли? Итак, до встречи!
После этого она мне кивнула. Потом она повернулась, подошла к своей коляске и села рядом с кучером. Коляска немедленно покатилась.
Я смотрел ей в след, все еще довольно смущенный. Коляска скоро исчезла между первыми домами города. Теперь я ждал, что Мальтиц или Гамильтон о чем-то меня спросят: кто такая Шарлотта, или что-то в этом роде. Но они молчали и смотрели куда-то в другую сторону, и явно нами больше не интересовались. Землер тоже жестом руки отпустил людей, с которыми разговаривал. Эскадрон снова двинулся в город. Но я сам считал необходимым, в какой-то мере, как-либо оправдать девушку перед лейтенантами. Кто знает, что они на самом деле подумали!
— Как вы все это находите? — спросил я.
— Что? — откликнулся Мальтиц.
— Эту встречу.
— Ну, — сказал Мальтиц, — а что тут такого?
— В Венгрии принято, — объяснил я, — в некоторых официальных случаях целоваться. Целуются, прежде всего, когда приветствуют друг друга. Это красивый обычай. Разве вы этого еще не заметили?
— Да, — подтвердил Мальтиц, — мужчины целуют друг друга, и женщины тоже. Но женщины ведь не целуют мужчин, по крайней мере, в случае, если они не имеют к ним никакого отношения.
— Что это значит! — воскликнул я. — Родители этой молодой дамы были друзьями моей матери.
— Да? — заметил Мальтиц. — Тем лучше.
— Что значит, тем лучше? Что ты хочешь этим сказать?
— Я? Ничего.
— Вот как! — бросил я резко.
— Что ты, собственно, хочешь от нас? — спросил Гамильтон. — Мы ведь ничего по этому поводу не говорили.
— Ничего. Но я не хотел бы, чтобы вы все неправильно истолковали. Я тоже ничего бы не подумал, если бы одного из вас приветствовали подобным образом.
— Ах, — заметил Гамильтон, и посмотрел на меня с особенным выражением. — Нас ведь так не приветствуют. Но твой случай несколько иной.
— Что ты имеешь в виду? — воскликнул я. — Почему это у меня иной случай? Вы оба вообще очень странные! Вдруг вы начинаете вести такие непонятные речи! Что вы имеете в виду?
Мгновение Гамильтон и Мальтиц смотрели друг на друга, потом Мальтиц сказал:
— Ничего. Ничего мы не имеем в виду. Почему ты думаешь, что мы что-то имеем? Например, против тебя. Знать ничего не знаю.
— Однако! — воскликнул я и бросил повод. — Вы всегда смешно отвечаете! Особенно ты в последнее время стал слишком дерзким. Прекрати! Я гораздо старше тебя, ты должен соблюдать приличия. Понимаешь?
Затем я снова подхватил поводья и стал смотреть в сторону, явно рассерженный двусмысленными высказываниями обоих и тем, что они, по-видимому, от меня что-то скрывают.
Я хоть и слышал ворчание Мальтица, но больше в его сторону не оборачивался. Кроме того, я только теперь начал присматриваться к городу.
Надь-Михали очень маленький город; но я никогда не видел в столь маленьком, как это, местечке такого большого скопления людей. Когда мы вступили в него, они толпами шли нам навстречу, и когда мы проезжали верхом по рыночной площади, вокруг теснилось такое множество людей, что мы едва прокладывали себе дорогу. Я, скорее, ожидал из-за близости неприятеля увидеть местечко пустым, или почти пустым. Вместо этого, городок чуть ли не трещал по швам. Кроме того, мне было совершенно неясно, где живет эта масса людей. Позднее я узнал, что они по большей части пришли из деревень, во всяком случае, так говорили. Кроме того, я видел многих, которые несомненно были горожанами. С некоторыми из них позднее я познакомился. Казалось, Надь-Михали страдает от настоящего переизбытка чиновников и членов их семей, от отставных офицеров, начальников округов, или комитатов, как говорят в Венгрии, знатных дам из монастырских приютов для престарелых, членов монашеских орденов, лиц духовного чина, священнослужителей и тому подобных. Сюда же следует причислить прислугу всех этих людей; здесь находилось бесчисленное количество коммерсантов, и казалось, что у окрестных помещиков нет больше никаких дел, кроме как постоянно ездить в город; даже крестьяне и их батраки и батрачки шатались по городу толпами, предположительно потому, что у них теперь не было никаких сельскохозяйственных работ. Я удивлялся, откуда у них столько денег, чтобы жить в городе, — поскольку они жили не очень экономно, — как я скоро заметил, настоящая страсть к удовольствиям, иногда даже сумасшедшая веселость гнала людей в трактиры и шинки, — и на это они убивали все свое время. Наконец, я ничего другого не мог предположить, кроме того, что они все собрались в городе, потому что здесь из-за близости русских они считали себя в большей безопасности, чем в сельской местности, и расходовали здесь все свои деньги, вместо того чтобы оставлять эти деньги мародерам или каким-либо другим людям, которые могли у них эти деньги отнять. Но и сами горожане были не менее расточительны и сорили деньгами направо и налево. Здесь жили хорошо не только в качественном, но и в количественном смысле: здесь кишело столько людей, каждая отдельная семья была чрезвычайно многочисленной, и у каждого, кроме детей и внуков, набиралось еще невероятно много других родственников, так что мне, если даже не говорить о пресловутой плодовитости венгров, буквально пришлось предположить, что они никогда не умирают.