— Барон стал жертвой трагического несчастного случая, в котором никто из нас не виноват, — возразил барон фон Тульпенберг.
— И именно вы говорите об этом? Просто поразительно! — подхватила г-жа Сампротти. — А не вы ли забыли выключить злосчастный микротор и даже не заперли дверь, так что ничего не подозревавший барон попался в эту дьявольскую ловушку?
— Господа, господа! — попытался успокоить присутствующих Гиацинт ле Корфек. — Максим, ты, безусловно, не прав, ты тоже виноват! Но того, что барон потом станет рыбой, никто не мог предусмотреть. Его смерть и наш сиятельный гость, г-н доктор Айбель, равно должны быть предметом нашего внимания. Вы должны понять, сударыня, что в создавшемся положении мы прежде всего интересуемся гостем. Смерть для нас — нечто… э-э-э… все же более знакомое. Незабвенный барон останется еще некоторое время с нами, а вот г-н доктор после своего преображения может решить отказаться от нашего скромного гостеприимства.
— И в мыслях не было, — успокоил его Симон.
— Оставьте нас, — сказала Саломе Сампротти, ухватила его за руку и повлекла за собой.
Пожилая дама со вздохом уселась за стол под большой липой. Жестом предложила Симону последовать ее примеру.
— Теано… — начал было Симон, но г-жа Сампротти не дала ему договорить.
— Выбросьте же наконец из головы эти глупости, — произнесла она. — Я предупреждала: Теано вас не любит. Она хочет выйти замуж за чародея или полубога. Теано так страстно любит все сверхъестественное, что больше ничего не видит. Когда она на заре сидела в сарае и подглядывала за вашими упражнениями, она еще колебалась. Отсюда ее восторги по поводу подтвердившихся подозрений, отсюда и непомерные претензии. Ей ни за что не смириться с тем, что необычное столь обыденно. Люди разучились видеть Бога в человеке. Теперь она мечется по лесу и ищет дерева повеситься. Не бойтесь! Она не повесится. Скоро она засядет вот за теми кустами в ожидании, когда мы уйдем, чтобы пробраться в свою комнату. К ужину она не спустится: предпочтет голодать, чем попасться вам на глаза. Вот дурочка! Если бы я была молода, то все бы сделала, чтобы именно теперь выйти за вас замуж! Но вы бы не женились на мне, я всегда была страшна, как смертный грех…
— Кажется, я и на Теано не хочу жениться, — признался Симон. — Поймите меня, сударыня: Теано мне очень симпатична, но, боюсь, мы не слишком подходим друг другу.
— При таких обстоятельствах я с удовольствием помирю вас, — великодушно пообещала Саломе Сампротти. — Пойду к ней после ужина и скажу, что вы ни в коей мере не считаете себя помолвленным. Легкая интрижка наконец кончилась. И самое время! В Австрии уже ждет предопределенная вам супруга!
— Я не спешу.
— Это не важно. Вы все равно на ней женитесь.
Симон поднялся:
— Я немного устал. Если позволите…
— Нет, так просто вам не уйти. Вы должны еще рассказать мне, что случилось сегодня ночью!
— Да не знаю я, — произнес он удрученно.
И Симон действительно не знал. После встречи с вырезывателем силуэтов он вернулся в сад — но это неважно. Совершенно все равно, где становиться полубогом.
Этой ночью Симон достиг границ возможного. За эволюцией, на которую он решился скорее из любопытства, последовала мутация. Во время полета, в который он из прихоти и по доброте взял Теано, ему стало ясно, что пространство его больше не связывает. Как и предполагала Саломе Сампротти, он мог со скоростью мысли перенестись куда угодно. Ни одна спиральная туманность не была слишком далекой, а собственное сердце — слишком близким. Но одновременно с пространством пали и оковы времени, ведь пространство — просто функция времени, и одно не может существовать без другого, как печать и оттиск, а действительность — между ними.
Симон попал в высшее общество. В бесконечности сновали боги и полубоги, ухаживали за отведенными им звездами, как за приусадебными участками, убивали время олимпийскими играми, являлись то там, то здесь и принимали поклонение верующих. Звучали прославленные имена, знакомые Симону с гимназических времен: большие древние семейства с разветвленным родством. Они образовывали замкнутую касту, своего рода столбовое дворянство, имевшее на земле, центре Вселенной, свои храмы, священные горы и оракулов. Кроме того, имелось еще множество «новопожалованных», своеобразный безымянный народец, с переменным успехом старавшийся забыть о том, что его позабыли. С большим размахом устраивались всяческие празднества, а коль скоро время было обратимо, повторяли их все снова и снова, чтобы в который раз блеснуть все теми же остротами. Иногда даже кто-нибудь из столбовых пускал их в свое святилище, желая развлечься или просто найти разумное применение покинутому его приверженцами храму. Несколько упрямцев настойчиво пытались достичь границ бесконечности, поскольку предполагалось, что там-то и обретается творец. Из экспедиций этих они возвращались совершенно измочаленными и растерянными, а потом выпивали на пирах невообразимое количество нектара.
27 июля 1832 года вдруг стало таким же, как все другие, днем, Симон мог выудить его из бесконечной череды дней и со скоростью мысли оказаться в Экс-эн-Прованс перед прелестным маленьким дворцом, называвшимся тогда «Ласточка». Но не захотел. И вовсе не по сентиментальной привязанности к старой оболочке и ее содержимому он отказался от переменчивости Протея{164}, бывшей столь близко. Захоти он — и отправляйся в маске божественного шакала Анубиса{165} в гости к египетскому фараону или играй в покер с Джесси Джеймсом{166}, а не то в свите папы Льва{167} выезжай навстречу вождю гуннов Аттиле{168}. Но какой в этом интерес, если, будучи по определению всезнающим, ты и так знаешь, как обстояли дела или как они могли бы обстоять, если бы ты вмешался в ход вещей? Он содрогнулся при виде титанической скуки, зевавшей ему навстречу с порога царствия небесного. Играть с людьми становилось при таких обстоятельствах развлечением весьма жалким. Уж не прикажите ли развлекаться всю вечность напролет чаями в развалинах монастыря, увеселяя хорошеньких коллег игрой на флейте? Тереза, одна из сивилл{169}, кельтская жрица Фиона и кузен в белом кафтане явно только того и дожидались. И до чего же понятен интерес дам и господ к нему: наконец-то новое лицо!
У врат этого псевдопарадиза Симон скромно произнес: «Нет, спасибо». Он не попался на приманку неограниченной свободы, она не по вкусу г-ну доктору Айбелю. Элизий{170} оказался просто комфортабельной преисподней, где любой аппетит пресыщался превосходящим всякое воображение количеством всяческих удовольствий и приятностей, а обитатели его погружались в цепенящий сон, уже бесследно поглотивший древних богов. Чай быстро надоедает. Поначалу еще предпринимаются попытки вербовать новых блаженных, назначать опасные рандеву смертным, изобретать изысканные игры и любовные интриги с собственными правилами. Как учит античная мифология, наиболее длительной притягательностью обладает сексуальность. А потом все: все известно и все доступно, но ничего не хочется, ну совершенно ничего. Это хуже смерти.
Велика доблесть Симона, не заразившегося, несмотря на почти неодолимое искушение, вкрадчивым недугом бессмертных. Безграничную свободу, доставшуюся ему по прихоти природы, он использовал только для того, чтобы от этой свободы отказаться: разумеется, такая возможность была ему предоставлена тоже. Без долгих колебаний он решил раз и навсегда остаться человеком Симоном и вести совершенно нормальную, полную опасностей человеческую жизнь. Status quo ante[30] был восстановлен. И похоже, он стал примером для подражания. С тех пор как боги повадились сбегать в люди, Олимп осиротел.