Дон Сульписио прошептал Козимо, что сын Эль Конде сидит в тюрьме короля Карла, где его подвергают пыткам. Козимо понял: все эти идальго — изгнанники скорее по названию, и им нередко приходится напоминать себе об этом, старик же один из всех мучится и страдает по-настоящему. Сам жест, каким он раздвигал ветви, словно ожидая увидеть родную землю, его взгляд, который скользил все дальше и дальше по волнистому пространству, словно надеясь заглянуть за горизонт и увидеть страну, увы, бесконечно далекую, — все это было первым явным признаком изгнания, который Козимо увидел здесь. И он понял, сколь важно для этих идальго присутствие Эль Конде, как-то объединявшее их и придававшее смысл их борьбе. Вероятно, на родине он был наименее богатым и влиятельным из всех, но сейчас именно благодаря ему изгнанникам становилось ясно, за что они должны страдать и на что надеяться.
Возвращаясь после визитов, Козимо заметил на ольхе девушку, которой прежде не видел. В два прыжка он очутился рядом. У девушки были чудесные глаза цвета барвинка и нежная ароматная кожа. Она держала в руке ведро.
— Как это я всех видел, а вас нет?
— Я ходила за водой к колодцу. — И она улыбнулась.
Из слегка наклоненного ведра пролилось немного воды. Козимо помог девушке удержать его в равновесии.
— Значит, вы слезаете с деревьев?
— Нет, прямо у колодца растет кривая вишня. С нее мы опускаем ведра в колодец. Идемте туда.
По веткам они перебрались через ограду дворика. Девушка показала Козимо путь к вишне. Прямо под ними чернел колодец.
— Теперь вы видите, барон?
— Откуда вы знаете, что я барон?
— Я все знаю, — улыбнулась девушка. — Сестры сразу рассказали мне о вашем визите.
— Те, что играли в волан?
— Да, Ирена и Раймунда.
— Дочки дона Фредерико?
— Да…
— А как вас зовут?
— Урсула.
— Вы ходите по деревьям лучше всех.
— Я еще девочкой этому научилась. У нас в Гранаде в патио было много высоких деревьев.
— Вы бы смогли сорвать вон ту розу? На вершине одного из деревьев расцвела ползучая роза.
— Увы, нет.
— Что ж, тогда я сорву ее для вас. Он взобрался на дерево и вернулся с цветком. Урсула улыбнулась и протянула руку.
— Нет, я сам ее приколю. Скажите только куда.
— Спасибо. К волосам. — И поднесла его руку к своей головке.
— А вот до того миндального дерева вы смогли бы добраться? — спросил Козимо.
— Но как? — Она засмеялась. — Ведь я не умею летать.
— Смотрите. — Козимо вытащил веревку. — Если позволите вас обвязать, я вас мигом туда доставлю.
— Нет… Я боюсь… — сказала она и улыбнулась.
— Это я сам придумал. Уже много лет я так перебираюсь с дерева на дерево, без посторонней помощи.
— Ой!
Он переправил ее на миндальное дерево. Затем перебрался сам. Дерево было стройное и не очень развесистое. Они очутились на ветке совсем рядышком. Урсула еще не успела отдышаться, лицо ее раскраснелось от пережитого волнения.
— Испугались?
— Нет. — Но он чувствовал, как бьется ее сердце.
— А роза не упала, — заметил он и поправил цветок. Так, сидя на одной ветке, они при каждом движении невольно прижимались друг к другу.
— Ах! — вдруг почти одновременно воскликнули они и поцеловались.
Так началась их любовь; Козимо был счастлив и несказанно изумлен, а она счастлива и ничуть не удивлена, потому что у девушек ничто не бывает случайно. Козимо долго ждал этой любви, а она пришла совсем нежданно и была до того прекрасна, что брат уже не понимал, откуда он мог заранее знать о том, как она прекрасна. Самым неожиданным в этой любви была ее простота, и Козимо в тот миг показалось, что так будет всегда.
XVIII
Зацвели миндальные и персиковые деревья, зацвели черешни. Козимо и Урсула целые дни проводили среди цветущих ветвей. Весна окрашивала в радостные тона даже столь унылое соседство, как родичи Урсулы.
Брат очень скоро сумел стать весьма полезным для колонии испанских изгнанников, научив их различным способам перехода с дерева на дерево и побуждая благородных сеньоров и дам выйти из состояния привычной бездеятельности и хоть немного размяться. Он проложил даже веревочные мосты, позволявшие более почтенным изгнанникам наносить друг другу визиты. Так, прожив почти год среди испанцев, он снабдил колонию целым рядом приспособлений собственного изобретения: резервуарами для воды, печками, меховыми спальными мешками. Жажда новых изобретений заставляла его подчиниться тем из обычаев идальго, которые противоречили идеям его любимых авторов. К примеру, увидев, что эти благочестивые господа не могут обойтись без регулярной исповеди, он вырубил в стволе большого дерева своего рода исповедальню, в которую мог протиснуться худой дон Сульписио и через окошко с тоненькой занавеской отпускать грехи.