– Стой!
Фигура, до того быстро удалявшаяся, замерла, словно вкопанная, не смея обернуться.
– Попробуй, кому-нибудь ляпни хоть слово, лично язык отрежу!
Он стоял неподвижно, вжав голову в плечи, и лишь еле заметный кивок сообщил мне о том, что мои слова услышаны.
– Все, свободен…
Все так же, не оборачиваясь, Онохарко вновь кивнул, и бесшумно, словно призрак, исчез среди ветвей…
Когда я, вымытый и посвежевший, одергивая еле доходившие до середины предплечий рукава тесной кухлянки, из-под которых торчали кружевные манжеты последней из захваченных мною в разоренном обозе рубах, вернулся на поляну, Онохарко, как ни в чем не бывало, хозяйничал на пару с Сивохой у разложенного костра, а рядом, усевшись в кружок и глотая слюнки, сидели мои подопечные.
Этим вечером произошла первая в моей жизни, после того, как я попал в этот мир, дружеская вечеринка - среди запасов, приволоченных парнями вторым рейсом из упрятанного где-то неподалеку логова, у деда Удата обнаружилась корчага местного хмельного напитка, изготавливаемого из перебродившего с ягодами меда. Дедова медовуха оказалась просто замечательным пойлом, веселящим душу и вливающим бодрость в усталое, разбитое длительным переходом тело.
Не успели мы пропустить по первой из чудных резных пиалушек, выдолбленных из круглых древесных наростов, как от костра, пыхтя, словно два паровоза, притопали, волоча нечто, просто ошеломительно вкусно пахнущее, Сивоха и Онохарко, которые занимались приготовлением ужина.
Парни потрудились на славу - от запеченного в глине, на углях, с травами и кореньями, окорока бьорха, по всей поляне разносился непередаваемый аромат, сводящий с ума и заставляющий громко бурчать и исходить голодным соком наши истосковавшиеся по горячей пище желудки.
Нужно ли говорить, что кусок мяса, способный насытить десяток голодных мужиков, исчез в наших утробах в считанные минуты.[8]
Вандзя, а это была именно она, с опаской выбралась из своего схрона в кустах лишь спустя добрых полтора часа после того, как последний душегуб-людолов, вопя от ужаса, покинул маленькую поляку, нежданно ставшую ареной кровавой бойни.
Все это время, она, плотно зажмурив глаза и зажав ладошками уши, провела, скорчившись на дне небольшой ямки в кустах на краю поляны, образованной вывороченным из земли корнем старого дерева и густо окруженной молодой, порослью. Из ступора, вызванного пережитым страхом, ее вывел громкий, надсадный плач подыхающего с перебитым позвоночником комоня. Несчастное животное было единственной ни в чем не повинной жертвой лесного стража: кроме умирающей мучительной смертью скотины, на полянке валялись лишь скомканные, как опорожненные бурдюки из-под пойла, столь любимого всеми кочевниками, приготовляемого, по слухам, из перебродившего кобыльего молока, трупы людоловов.
Не в силах слышать этот предсмертный хрип, девочка крадучись, готовая в любой момент метнуться обратно в заросли, осторожно выбралась на открытое место и приблизившись, заглянула в плачущие человеческими слезами, глаза зверя.
Выкаченный на пределе из орбиты, единственный, косящийся в ее сторону, широко распахнутый глаз животного, смотрел на нее с такой мольбой и нечеловеческой мукой, что Вандзя сама не смогла сдержать потоком хлынувшие слезы. Осознав, что помочь бедняге она может лишь единственным образом, девочка внимательно осмотрелась вокруг, и, найдя валяющийся на земле, оброненный кем-то в стычке нож-засапожник, одним движением приблизила затянувшуюся во времени смерть несчастной твари.
За десять лет жизни в самой глухой части Чертовых шеломов, дети Леса учатся многому, слишком многому для столь юных созданий, каковыми являются они в силу своего возраста, в том числе и вот такой способности оказать нуждающемуся последний, жестокий долг милосердия…
… Сжимая в ручонке свой трофей, девочка уже было направилась прочь с поляны, когда ее взгляд упал на знакомый, благодаря многочисленным рассказам редких очевидцев всему лесу, легендарный меховой плащ из шкуры бьорха.
Внутри нее все оборвалось:
– Нет!!!
– Не может быть…
– Только не он!!! - металась в ее маленькой головке отчаянная мысль - Ну пожалуйста, должна же быть какая-то справедливость, он ведь неуязвим для человеческого оружия, просто обронил плащ…
…Но разум уже осознавал необратимость происшедшего: в двух шагах от прижавшей в отчаянии к лицу руки девочки, лежал, купаясь в луже собственной крови, почитаемый всеми лесовиками за дела, которые неспособен был совершить ни один из ныне живущих людей за доброго лесного духа, великан, оказавшийся простым смертным.
И от того, что ценой своей жизни, он дал бедняжке шанс продолжить жить дальше, даже в смерти своей он показался Вандзе более величественным и прекрасным, чем любой из великих королей древности…
…Рухнув на колени рядом с поверженным великаном, девочка, горько рыдая, прижалась губами к его огромной лопатообразной и заскорузлой, словно копыто, от постоянного обращения с гигантской дубиной, ладони…
Миора, словно зачарованная, смотрела сквозь блики угасающего костра на неестественно, не по-мужски правильное, лицо удивительного человека, все существо которого было окутано тайной. Появившийся из ниоткуда в момент крайней нужды, он почему-то назвался представителем легендарного народа рушики, когда-то сумевшего в одиночку, в течении нескольких лет сдерживать чудовищный натиск сокрушительного нашествия кочевых племен из дальневосточных степей, опрокинувших под копыта своих странных, невиданных доселе верховых тварей, называемых комони, все величайшие державы Востока.
С огромными потерями отбивая следовавшие одна за другой каждое лето волны нашествия, полегли практически все взрослые мужчины гордого, но малочисленного народа, обитавшего на территории современной Фронтиры. На последнюю битву с захватчиками поднялись все, кто мог поднять оружие: женщины, старики и дети старше тринадцати лет. Небольшой отряд ланской кавалерии, присланной союзным рушики Вайтехом Славным, королем Мокролясским и Блотским, мало чем смог помочь и лишь слега отсрочил неминуемое. Орды Великого кагана Буратая, так же согнавшего под свои бунчуки всех, кто был способен сесть на коня и поднять саблю, стоптали слишком малочисленных рушики и хлынули в мокролясские пределы.
Кочевники, получившие в последствии собирательное название огулы, твердо следовали заветам предыдущего Великого Кагана - Хамчуттина, деда Буратая, завоевавшего пол мира и завещавшего потомкам дойти до края земли, к берегу последнего океана, где, по слухам, солнце с шипением садится в море. Согласно оставленному Первым Великим Каганом своим потомкам предсмертному предсказанию, род кагана, омывшего копыта своих комоней в волнах последнего моря, продлится вечно…
Нашествие огулов на Мокролясье несло за собой катастрофические последствия - практически уже одержавший верх в Трехсотлетней Войне Вайтех Славный, поставивший было на колени преворийского императора и вот-вот ждавший послов с известиями о капитуляции, был поставлен перед дилеммой: либо остаться и завершить так победоносно начатую кампанию взятием осажденной Превории, отдав при этом на растерзание диким кочевникам практически все население своего королевства, либо идти на защиту своих людей, оставив в тылу изрядно потрепанную, но так и не побежденную армию врага…
Очень скоро передовые отряды кочевников, огнем и мечом пройдя центральную часть земель мокролясского королевства, длинной лентой тянувшихся с севера на юг вдоль обоих берегов полноводной реки Одуор, не размениваясь на грабеж захваченных земель в своем неуемном продвижении на запад, двинулись и по преворийской земле, один за другим вырезая гарнизоны и население городов и поселений, не тронутых мокролясской тяжелой кавалерией.
Осознав, что порознь напасть не одолеть, монархи двух стран, разоренных и сильно обескровленных войной, длившейся, с небольшими перерывами, вот уже триста лет, сели за стол переговоров. В обмен на военную помощь Империи в изгнании захвативших королевство в отсутствие воевавшего монарха, огулов, Вайтех Славный был вынужден дать вассальную клятву Преворийскому Императорскому дому.
8
Все построение Имперского общества было основано на жесткой иерархии - каждый представитель любой из каст обязан был иметь господина и служить ему. Крестьяне служат рурихму, рурихм - своему сеньору, тот - своему, и так до самого императора, который служит своему народу, предстоя перед богами за своих подданных. После прерывания императорской династии, вся полнота власти перешла к сенату, члены которого, каждый в отдельности, де-юре, так же являлись вассалами сената. В силу такой иерархии, не имеющие по какой-либо причине господина и покровителя крестьяне (так называемые ратаи) - считались самой низшей прослойкой общества: на них не распространялось мирское и духовное заступничество рурихмов и вертикаль государственной власти. Положение ратая в Преворийском обществе, было лишь немного более завидным, чем положение средневекового человека, отлученного от церкви. В кастовой лестнице Империи, ратаи находились ступенью ниже даже так называемых 'хозяйских людишек': холопов, до самой смерти принадлежавших хозяину, и закупов (людей, попавших в холопы на время, пока не рассчитаются с долгами), не говоря уже о караях - вольных крестьянах, связанных со своим рурихмом только вассальной клятвой… Ниже ратаев, по той же классовой лестнице,- были лишь государственные рабы (в основном военнопленные), каторжники, и, само собой, валлины, - каста 'отверженных'.