Далее в «записке» сказано, что «...осуществить преднамеренно дело не представлялось возможным (не собралось достаточно средств)». Деньги собирали четыре года. Потом брат покойного дал шестьсот рублей, и дело пошло на лад. Памятник и теперь стоит в городе Телави — из чугуна, с решёткой, заказанной в Париже.
Всё это сказано не для того, чтобы заставить усомниться в достоинствах генерала, а для того, чтобы наглядно показать ту разницу, что существует между легендой и жизнью.
Если обозначить жизнь человека за одно целое, то девять десятых из этого целого мы никогда не узнаем. Нам не дано узнать о людях, которые не оставили своих имён в истории, но так же мы не узнаем и о тех, кто не ушёл в забвение — был увековечен и знаменит. Слава — только сверкающая верхушка огромного айсберга, одна десятая его часть, тающая в тумане времён. Остальное и вовсе же скрыто от постороннего взгляда. Поэтому, рассказывая о Вревском, Александре II, Фанни Лир и Пупареве, да и о самой Юлии Петровне, и автор и читатель должны твёрдо помнить и знать, что речь идёт только об одной десятой их жизни. Девять десятых — это то, чего нет ни в этой, ни в какой другой документальной книге. Нет и не может быть. Это правда, любезный читатель, её надо уметь принять.
ПРИ ДВОРЕ...
«1853 г. Жена моя Любовь Дмитриевна Пупарева
поднесла чрез почту Ея Императорскому
Высочеству Великой княгине Марии Николаевне
собственной работы акварельный рисунок плодов
с натуры (апельсин целый и в разрезе, малина,
земляника и ежевика)».
«1854 г. В день тезоименитства императрицы
Великая княгиня Её Императорское Высочество
Мария Николаевна поблагодарила Любовь Дмитриевну
за присланные рисунки и подарила браслет и серьги».
«...Я понимаю, как трудно получить согласие государя; я боюсь, что в наше время эта милость даруется чрезвычайно редко, но умоляю Вас и Н. И. Вольфа и других, знавших И. А. и имевших влияние, добиться этого. Я, конечно, смотрю на этих детей как на своих собственных, никогда их не оставлю своим попечением и постараюсь, насколько мне это будет возможно, сделать их людьми, достойными их отца...» — писала Вревская брату мужа Борису о присвоении фамилии отца детям Ипполита Александровича (незаконнорождённым от черкешенки Терской), носившим фамилию Терских.
В это время, в 1858 году, Юлия Петровна с семьёй — тремя приёмными детьми, старший из которых был ей почти ровесник, — жила в Тифлисе. Можно представить её отчаяние, растерянность перед будущим и ту нечаянную радость, когда государь откликнулся на просьбу. Она получила приглашение ко двору и глубокой осенью отправилась в Петербург.
Представим: Петергоф, низкие тяжёлые облака, на душе тоскливо; она без любопытства смотрела на дворец, на расчищенный от снега парк и закутанные фонтаны; экипаж остановился перед подъездом у дворца, и холодно-вежливая фрейлина провела в низкую комнату с тёмной мебелью и крошечными окнами; не решаясь сесть, Юлия Петровна подошла к зеркалу поправить причёску — и увидела позади себя императора. Это было так неожиданно, что она застыла, не в силах оборотиться. Он подошёл ближе и ласково заговорил с её отражением. И всё ушло: и серость дня, и неловкость, и тревога. Случилось то, отчего каждый вечер, стоя на молитве, она будет повторять: «Господи! Спаси Царя и услыши ны, в он же аще день призовём Тя».
Дети были приняты в привилегированные учебные заведения, получили фамилию отца и наследовали земли Баталпашинского округа, которыми был награждён их отец, а сама она стала почётной дамой в свите императрицы.
Девочка из незнатной дворянской семьи, прекрасно образованная, но не имевшая случая блеснуть, вдруг обрела возможность общаться со светскими людьми, не только придворными, но и лучшими людьми искусства, военными, учёными; и в свою очередь была ими замечена. Вот что писал известный литератор граф Соллогуб.
«Ведя светский образ жизни, Юлия Петровна никогда не сказала ни о ком ничего дурного и у себя не позволяла никому злословить, а, напротив, всегда в каждом старалась выдвинуть его хорошие стороны.