Я осторожно проследила за стариком. Замечательные собаки с серебристой шерстью были видны издалека и привели меня по другую сторону леса, на улицу Антуана Ватто. За высокой каменной стеной стоял стильный особняк. Рядом еще сохранился домик, где знаменитый художник провел остаток своей жизни.
Так я оказалась у ворот усадьбы Ванессы Станнингтон. Однако, прежде чем начать у нее работать, я собрала кое-какие сведения про Общество глухонемых и узнала, как оно действует. Потом нашла номер Ванессы в телефонной книге и позвонила. Трубку поднял Чен.
– Говорит Доминик из Общества глухонемых. Каким условиям должна отвечать особа, которую вы хотите нанять?
Он перечислил: молодая, приятной внешности, интеллигентная; конечно, уметь читать и писать по-французски, английский – желательно, но не обязательно, зато непременные навыки массажа. Да и все, что касается парикмахерского дела и косметики. Справка от врача о полном и абсолютном здоровье, естественно кроме глухонемоты. Язык жестов не имеет значения, но она должка уметь читать по губам.
– У нас есть каталонка с такими данными, но в Париж она приедет через полтора месяца. Прислать ее? – отрекомендовала я собственную персону, оставив себе минимальный срок для подготовки.
– Госпожа вернется не раньше чем через два месяца, а я каждое утро гуляю около Венсенского замка, напротив выхода из метро. Меня легко узнать – я китаец, выгуливаю двух борзых, – пояснил Чен.
– Не знаю, приедет ли она, если нет никаких гарантий, что ее возьмут.
– Пусть приезжает. Я пока не стану никого нанимать. Ее примут, если она отвечает нужным условиям.
Никаким условиям я не отвечала, всему надо было научиться, причем моментом. Времени у меня практически не было. В первую очередь следовало привыкнуть к самому трудному. К глухонемоте. И упражнения тут не помогут, если не отождествить себя изнутри с миром глухонемых, куда я хочу проникнуть. Погружение в мир абсолютного безмолвия оказалось тяжелым и страшным. Ничего подобного мне не доводилось переживать.
Заткнув уши ватой, я бродила по городу. Заходила в бары, жестами заказывала еду. По губам окружающих пыталась понять разговоры. По учебнику училась языку жестов, хотя его с меня пока не требовали.
Ежедневно из Марэ ко мне прокрадывался Принц. Он закалял меня против внезапных шумов, бросая за спиной бомбы-пищалки, заставал врасплох вопросами, на которые человек с нормальным слухом отвечает машинально.
Мессер постарался через знакомого специалиста сделать мне рекомендации из Барселонского монастыря Кармелиток, где я до сих пор якобы пребывала. А в мой паршивенький паспорт внесли отметку об особых приметах: «Глухонемая».
Во всеоружии я встретилась с Ченом через полтора месяца. При встрече я поздоровалась с ним знаками людей из мира вечного безмолвия.
– Я не знаю языка жестов. – Он успокоил ладонью мои пальцы.
Я с облегчением вздохнула. Именно этого испытания я больше всего и боялась. Однако прежде чем явилась хозяйка, я успела научиться довольно сносно общаться жестами.
Так я попала к чокнутой Ванессе.
Ох и тяжко давался мне хлеб насущный! Сначала я все время пребывала в напряжении, ни на секунду не забывая, что притворяюсь глухонемой.
Раз в неделю у меня был свободный день. Я приходила на свой чердачок и пела стенам, болтала с зеркалом, спорила с вешалкой. И тут же засыпала каменным сном, потому что в Ножан-сюр-Марн я дремала вполглаза, опасаясь во сне выдать себя, страшась, что ко мне войдут, хотя и запиралась на ключ.
Со временем немота стала второй натурой, словно наступило раздвоение личности. Помогла техника медитации дзен-буддизма. Ей-богу, я достигла неплохих результатов. Теперь я умела отгораживаться от мира звуков, как настоящая глухонемая.
Но гораздо интереснее было слушать. Мой статус человека, погруженного в безмолвие, давал мне преимущество перед остальными. Так я включилась в игру.
Когда я пришла в дом, ничто не предвещало будущей лавины. Может, она уже и начинала сходить, но я не сумела различить предвестников этого схода. С другой стороны, я сама могла стронуть тот камешек, который дает первый толчок.
Ванесса жила как в осаде.
Меня не удивляла ревностная охрана частной жизни жителей улицы Ватто в Ножан-сюр-Марн. Иначе двери их домов не закрывались бы из-за помешанных художников, коммивояжеров, папарацци, всякого рода попрошаек, как из благотворительных фондов, так и от себя лично.
Дом моей американки был непроницаем. Войти туда могли только немногочисленные избранные, да и те после телефонного звонка. Ванесса предпринимала такие меры предосторожности, что они наводили на мысль не только о назойливых посетителях.
Если она куда-нибудь уезжала, Поль – на котором лежала вся черная работа и обязанности швейцара – сначала проверял, насколько пуста улица, и только после этого открывал крепостные врата. Чудачество? Я слишком хорошо знала поведение людей, живущих в вечном страхе. Эти предосторожности не спишешь на капризы.
Я еще не успела сориентироваться в сложном расписании шефини, когда мне на глаза попался молодой мужчина. Он неподвижно стоял в нескольких шагах от каменной стены, задрав голову. Так он мог видеть приоткрытое окно второго этажа в гардеробной Ванессы.
Из любопытства я встала у низкого подоконника. Создавалось впечатление, что он смотрит прямо на меня. Обман зрения. Я стояла в глубокой нише окна, он не мог меня видеть за цветными стеклами витража.
– Подай бежевые перчатки, – потребовала Ванесса.
Она уже приготовилась выходить и совершала перед зеркалом последние ритуальные жесты: касание помадой, пуховкой, хрустальной пробкой от флакона духов. Священные жесты, как обет неведомым богам.
– Перчатки, я сказала!
Я не двинулась с места, даже не дрогнула. Я ведь стою к ней боком, не вижу ее губ. Я еще не вжилась в свое трудное воплощение, все еще боялась ошибки, со страхом воспринимала такие обращения хозяйки. Может, она меня проверяет? Нет, вряд ли, иначе она не приняла бы меня на работу.
А Ванесса, оказывается, тогда еще не привыкла к глухой служанке и забывала тросточку, которую купила именно затем, чтобы привлекать мое внимание. Тросточка была длинная, и мне полагалось всегда находиться в пределах ее досягаемости.
– Что ты там высматриваешь? – Ванесса подошла и встала рядом, но неожиданно выругалась и отшатнулась от окна. – Он меня преследует! Я больше не вынесу этого издевательства! – Она выбежала из гардеробной, что-то бессвязно крича о сыне.
Я помчалась следом.
В этот день Ванесса должна была уехать в Швейцарию, но из-за молодого человека, который караулил ее на улице, она опоздала на самолет.
Я подумала, что парень у калитки – ее сын, которого она наказала за невообразимый проступок и теперь не пускает пред свои светлые очи, запретив, как бродяге, входить в дом. А она ругалась, как портовая девка, выкрикивая угрозы по адресу своего мужа и ублюдка, но по имени никого не называла.
Потом я еще много раз видела и слышала, как упорно и безрезультатно ублюдок умолял о свидании с Ванессой, а она в корне пресекала его домогательства. Так требовал и его отец, муж Ванессы, с которым она ох как считалась, но сама себе в этом не признавалась. Тогда я ничего не знала о Станнингтоне-старшем. А вот младший не раз стоял под дверью и терпеливо пробовал связаться с ней по телефону.
– Говорит Этер-Карадок Станнингтон…
Трубку снимал Чен.
Ванесса никогда первая не подходила к аппарату, но слышала каждое слово через громкоговорители, расставленные по всему дому, независимо от того, Чен отвечал или автосекретарь.
За спиной китайца, невозмутимого, как автоответчик, и автоответчика, точного, как китаец, Ванесса Станнингтон была недоступной для тех, кого не желала видеть.
Чен записывал фамилии таких людей и сразу давал им от ворот поворот. В этот список в первую же мою весну у Ванессы попал и адвокат Оскерко из Варшавы. Она внесла его в список только за то, что он осмелился разговаривать с ней от имени Этера.